Стилет с головой змеи

Глава, которой лучше бы не было

   Кати подбежала к окну и прыгнула на широкий подоконник. С тревожным звоном распахнула вторую створку. Наклонила голову. И — упала в пустоту.
   Я помню всё до мелочей, хотя прошло не более двух секунд до того момента, как она исчезла из виду.
   На полу, обхватив ногу руками, сидел Иванов. Испачканной кровью рукой застывший Липский бессознательно прикрывал разбитые губы и нос. Оба с ужасом смотрели на меня и на пустой подоконник.
   Я медленно подошёл к окну, заранее боясь того, что увижу, сел прямо на подоконник и глянул вниз. На бухарском ковре купца Исамухамедова лежал сломанный человечек в чёрном костюме. Справа от его головы разметались чудесные золотисто-каштановые волосы, а слева чернело мокрое пятно.
   Перепуганный «Пассаж» гудел, как улей. Его пронизывали истерические женские крики, визг, чьи-то потрясённые возгласы. К ковру Исамухамедова всё подходили и подходили люди. Кто-то встал на колени и повернул голову Кати. На её руке тускло блеснули наручники. «Необручённая с каторгой» - подумалось мне.
   В окно выглянул Липский, прижимавший к лицу носовой платок, и тут же отпрянул обратно. Внизу продолжалось беспорядочное движение человеческих тел; не двигалась только Кати. Я почувствовал, как по моим щекам ползут слёзы…
   Четыре вновь прибывших человека, расталкивая застывшие спины, пробрались сквозь толпу внутрь живого круга. Двоих я узнал сразу — это были Измайлов и Кудасов. Егор Федотыч присел и протянул руку к шее Кати, потом обернулся и покачал головой. Лев Николаевич взглянул наверх и увидел, как я перекрестился.

   То, что происходило дальше, окутано для меня каким-то густым туманом. Кажется, я заболевал — физически и душевно.
   Лев Николаевич внимательно выслушал мой рассказ и забрал у меня конверт и ключ; потом уговорил Кудасова отпустить меня и передал в заботливые руки Данилы. Тот дал мне два носовых платка и накинул на плечи невесть откуда взявшийся клетчатый шерстяной плед. В таком совершенно немужественном виде я преодолел лестницу, центральную галерею «Пассажа» и упал на сиденье поджидавшей нас коляски.
   Дома помню только горячий глинтвейн, горячую ванну, горячий чай с мёдом и малиной и бережно укрывающую меня одеялом Арину.