Столпник и летучие мыши

Часть 1

Со дна ущелья до ушей столпника долетел тревожный, как голос заблудившегося грибника, теноровый вопль.  К отшельнику взывал игумен Порфирий – настоятель мужского монастыря, что близ деревни Разумихино:

– Эй! Симеон Неправедный, окаянная твоя душа! Нут-ка спускайся вниз, кому говорено! Негоже тебе своевольничать без благословения мово! Пошто срамишь святую обитель нашу выкрутасами забубёнными!? Эк ты своим отшельничеством братство-то взбутусил!

Столпник – паренёк двадцати двух лет от роду – кинул вглубь, туда, где находился брат во Христе, взгляд полный презрения. Рядом с тонким ручьём, разделяющим, точно проделем, травянистую растительность надвое, угадывался силуэт игумена в виде пухлой чёрной козявки. Нависающие по обе стороны над ним громады скал царапали небо рваными обломками гор. Где-то в облачной выси, на каменном острие, как вошь на гребешке, сидел Симеон по прозвищу Неправедный. Так его окрестили братья монахи после того, как он заявил им, что не считает себя рабом Божьим, а что он есть никто иной, как чадо Его, и что Он – его, Симеона, настоящий Отец. От такого заявление по обители прошёл ропот. Чернецы гомонили, а трудники лишь молились, помалкивая. Вскоре мятежный послушник самовольно и неразумно по младости лет, не будучи иноком, вознамерился стать столпником. И ладно, если бы плоть усмирять. Но нет, цель у Симеона была другая.

Уже почти четыре месяца он, подобно великим святым, торчал торчком на остром каменистом огрызке, где было ни сесть, ни лечь, с великой миссией: вымолить у Бога защиту от поганого змия, ворующего в деревнях прекрасных дев и сжигающего посевы. Гад поливал поля огненной блевотиной столь обильно, что от урожая ничего не оставалось. Из года в год крестьяне страдали и слёзы лили, а погань змеиная крепчала и наливалась лютью всё больше.

От бандитских налётов не помогали ни заклинания ворожек, ни молитвы монастырских обитателей. Посты, власяницы и вериги не давали никакого результата. Бог не слышал стенаний и воплей славян. Тогда Симеон Неправедный решил, что сможет достучаться до Всевышнего, если полностью отрешится от земных благ. И вообще, на горной вершине разговаривать с Богом сподручней. Ближе как-то. Он уже представлял себя Моисеем на Синае. Вот-вот Небеса распахнутся, и на него хлынут Господние откровения – пошаговая инструкция по уничтожению врага. А может Отец самолично расправится со злодеем в знак признательности за Симеоново подвижничество и по щелчку пальцев лишит тварь зелёную огнедышащей главы. А в доказательство того, что Милостивый не оставит в нужде Своего преданного сына, послушник взлез на самую высокую скалу и там уединился. Даже тонкой верёвочки сверху не спустил, чтобы миряне не могли через неё передавать ему кринки с молоком и хлебы, как это делалось для иных столпников.

Неправедный вынул изо рта крупный камень, который он там держал, чтобы не осквернять себя пустыми разговорами с бабами, время от времени возникающими у его столпа. Разумихинские крестьянки кланялись ему в пояс, как святому, и, сложив ладони, тихо лопотали. Послушник сердито отворачивался от молитвенниц, демонстрируя им спину. Бабы вскоре удалялись, а столпник, удобно усевшись в вулканической выемке, продолжал глядеть на туманный скальный пейзаж, молиться и думать думу о том, как уничтожить гада. Так в абсолютном уединении проходили дни и ночи, никто не заговаривал с отшельником и не донимал как-то иначе. И вдруг его одиночество самым наглым образом было осквернено настоятелем, которого Симеон с некоторых пор не считал выше себя или кого-либо из братьев.

Заслышав голос Порфирия, Симеон сплюнул вниз и, с предосторожностями наклонившись над ущельем, крикнул настоятелю молодеческим зычным баритоном:

– Поди прочь! И не тревожь меня, Порфирий, до той поры, пока Всемилостивый не услышит моих молитв, да не вырвет змеиную голову с корнем! Или не даст мне откровений Своих!

Игумен потряс над лохматой головой посохом.

– Ах, ты, дурья башка! Душонка твоя неправедная! Неужто не знаешь, что взамен одной, у змия вырастает сразу три главы?! Аль ты думаешь, что по своему велению, да по собственному хотению, аки по волшебству, сумеешь гидру одной молитвой побороть?! Аль не ведомо тебе, что для ратного дела надобен меч кладенец и конь буланый? Да ещё богатырь русский. Где ж их взять?! Молчишь? То-то… Повелеваю тебе немедля спускаться на земь, да приниматься за полевые работы! Каждый выдень ой как дорог! Огурчики надобно собрать да на зиму засолить! Всем миром пойдём по ягоды-грибы! А рожь гад поганый спалил под чистую! Неурожай хлеба будить ноне!

Симеон широко, так что челюсти хрустнули, разинул рот и запихнул в него кусок доломита с рваными краями. Камень повлёк внутрь растительность лица, выдирая волосины. Столпник закрыл рот, и кристаллы горной породы жестоко впились в дёсны. Неправедный остался этим доволен. Он по-настоящему был рад, когда к нему, как разбойники с большой дороги, подступали испытания. Тогда он с ними бился, противопоставляя силу, волю и мужество. В горах часто бушевало ненастье. Дожди остервенело секли тело нагайками.  Дневной зной медленно поджаривал мозги. Ветры порою трепали так, что Неправедный, облепив руками и ногами каменный уступ, отдавал все силы, чтобы не быть оторванным от своего столпа и не улететь во мглистую даль гор, подобно осеннему листу.

Он не желал более смотреть вниз, на козявочные шевеления игумена и воззрился в высь. «Какое может быть оружие у монаха кроме Слова Божьего?! Убирайся восвояси, маловерный! Чем оправдаешься на Судном дне?! Ведь Он всё слышит!» – ругал Симеон наставника про себя. Голос на дне не унимался. Он имел отличную слышимость, устремляясь из трубы узкого ущелья прямо в уши парню:

– Сёмка!.. А, Семён!.. Идём домой! Скоро Спас, яблочки кушать будем… А то ить ококовеешь в зимку-то! Без братства пропадё-о-ошь!

«Яблочки!.. Ни стыда в тебе Порфирий, ни совести! – вскипел гневный возглас в голове Симеона. Он сильнее сжал волосатые губы и нахохлился, – Небось не ококовею по Божьей милости». Порфирий не унимался, продолжал подначивать столпника, но уже более миролюбиво: