Страх темноты

2

В тот же вечер.

Было уже далеко за полночь когда мальчик по имени Вова, пятнадцати лет от роду, медленно брел по улицам возвращаясь домой. Два часа назад прошел сильный дождь и обильно смочил землю. Дороги блестели в тусклом лунном свете, который с трудом пробивался через редкие разрывы туч. В них, как в ровной глади стекла, отражались яркие огни мигающих светофоров. Ветер лениво трепал верхушки деревьев. Дома все больше погружавшиеся во тьму нависали над тротуарами черными мрачными коробками. Редкие огни в окнах квартир, чьи владельцы еще не легли спать, бросали желтый тусклый свет на мокрые тротуары. Город к этому времени опустел. Редкие прохожие быстрым шагом спешили вернуться домой, словно предчувствуя беду.

Вова шагал по Ленина и только что миновал красное высокое здание общежития. Он хотел перейти дорогу, но в последний момент передумал и двинулся дальше. Справа от него чернел своими деревянными прилавками пустующий в это время суток овощной рынок; прямо напротив раскинулось серое здание Универмага – единственного на тот момент большого, если можно было такое вообще сказать, торгового центра города.

Он миновал рынок и пошел по неровному тротуару мимо одноэтажного, длинного, словно кишка, белого здания, с серой потрескавшейся крышей, являвшегося в былые времена бараками автобазы. Сейчас же здание стало скорее пережитком прошлого, местом, в котором теперь обитали лишь воспоминания о былых деньках да призраки мертвых, потому как, видит бог, именно такие строения привлекают потусторонних тварей. Вова мрачно смотрел себе под ноги и лениво пинал пустую помятую банку из-под Кока-Колы. Ему совсем не хотелось возвращаться домой, он знал, что там его ждет. И дело было не в его поздних прогулках, нет, к этому родители относились наплевательски. Он мог вернуться и в час и в два ночи, ни отец не мать ничего бы ему на это не сказали. Может быть, им было все равно где гуляет их сын, может они просто думали, что ничего плохого с ним произойти не могло, как бы там ни было, значение это никакого не имело. Важно было другое – почему именно сегодня он решил так сильно задержаться на улице? А ответ был в его школьном дневнике, который сейчас покоился свернутый в трубочку в заднем кармане его рваных джинсов.

- Бляха! – внезапно закричал мальчик и пнул по банке. – Бляха, мать его.
 

Банка улетела с тротуара, ударилась о дерево и перелетела через забор, ограждавший приземистое здание бараков. Вова ожидал услышать шум падающей банки, ее удар о каменную стену, но ничего не произошло. Банка словно не падала вовсе. Он задумчиво поморщился и пошел дальше.

Он все оттягивал этот момент возвращения домой, как мог, замедлял шаг, иногда застывал перед перекрестком, но расстояние все равно сокращалось, неизбежно, неумолимо. Мальчик понимал, что стоит только ему прийти домой и снять кроссовки, как появится мать в своем порванном халате в цветочек с накрученными на голове бигуди и, прищурившись, посмотрит на него.

- Что сегодня натворил, негодник? – спросит она, скрестив руки на груди.

Отец пока не будет вмешиваться. Он будет тихо сидеть в кресле, и смотреть телевизор, потягивая «Балтику девятку». Он не подаст голоса, не поприветствует сына. Может сложиться впечатление, что его и вовсе нет дома, а этот силуэт в синих трикошках с обвисшими коленями и в белой грязной майке лишь часть мебели, часть этого проклято кресла.

- Ничего, мам, честно, – тихим голосом ответит мальчик, надеясь закончить на этом разговор. 
 

Но мать посмотрит на него, прищурив правый глаз, и скривит губы.

- Давай сюда свой дневник.
 

- Ну, мам...

- Молчи и делай, что говорит мать. 
 

- Но я правду сказал...

Ей надоест его слушать, и она сделает уверенный шаг вперед, чтобы проверить его кофту от спортивного костюма и обнаружит спрятанный под ней дневник. Конечно, он может его выбросить или где-то спрятать по дороге, но тогда ему совсем несдобровать. Мать пролистает дневник, сплошь исписанный красными чернилами, и найдет сегодняшнее число. Ее глаза наполнятся злобой, когда она заметит двойку по русскому и кол по алгебре, а ниже выговор за плохое поведение с просьбой родителей явиться в школу. Тогда все и начнется. Она посмотрит на него и тихо прошипит, крепко стиснув зубы:

- Ах ты, мелкий паршивый выродок. 
 

Больше она ничего не скажет, она просто уйдет в зал и присядет на подлокотник кресла к отцу. Между ними состоится короткий диалог, даже можно сказать монолог, потому как говорить будет только она, а отец угрюмо кивать. Затем она оставит дневник на столике возле отпотевшей бутылки «девятки» и, бросив презрительный взгляд на сына, уйдет в спальню и закроет дверь. Наверное, чтобы не слышать.

Отец еще какое-то время будет сидеть, и смотреть телевизор, возможно пока не закончиться передача или один из этих тупых сериалов про ментов, а затем поднимет пульт и выключит его. Экран потухнет и в нем отразится бледное задумчивое лицо отца. Он медленно поднимется, залпом допьет пиво, свернет дневник в трубку и повернется к сыну.

- Пап, я больше так не буду... - взмолится Вова.
 

Отец подойдет ближе, посмотрит на него почти ласково...

- Я больше не буду... - разрыдается Вова. – Пап, прошу тебя, я больше не буду.
 

... и с размаха ударит сына свернутым дневником сначала по губам, чтобы прекратить это рыдание, а за тем по голове, чтобы вбить ему мозги на место. Скорее всего, первым ударом он снова разобьет губу, и кровь брызнет на обои, которые и так уже покрыты коричневыми разводами, словно от пролитого кофе.

- Прошу... не надо...
 

Второй удар по губам, чтобы не ныл как тряпка и чтобы, наконец, перестал пачкать мебель, на которую они с матерью так долго копили деньги. Третий удар в ухо уже кулаком. Это для того, чтобы паршивец понял каким трудом им достаются деньги.