Страх темноты

6

Послевкусие.

Знаете, как у любого напитка есть свое послевкусие: тяжелая горечь эспрессо, дымчато-торфяное у виски, приторно-сахарное у «Флэша», так и у любой истории оно должно быть. Я сейчас имею ввиду не то послевкусие, которое должно оставаться у человека, что прочитал действительно хорошую книгу и теперь откинулся в кресле и, глядя в потолок размышляет о финале и судьбах героев. Я говорю о том, что остается на умах и душах людей, о которых и был рассказ, о тех, кому довелось пережить, возможно, самые тяжелые моменты своей жизни. Ведь, если рассказчик замолчал, тем самым обозначив конец истории, это вовсе не значит, что история закончена для тех, о ком она была рассказана.

Я не знаю, что чувствовали мои друзья. Если быть предельно честным, меня это вообще не волновало. В эти часы, может быть даже дни и недели после исчезновения дома, я предпочел быть ярковыраженным эгоистом и думать только о себе. Я полностью закрылся от всех людей и молча наблюдал, как медсестра делает мне перевязку. Врача убедила моя версия о торчавшей из стены арматуре, на которою я и напоролся, когда мы бегали по стройке. Думаю, более умелый хирург смог бы отличить рану арматуры от острого колющего предмета, но я был только рад тому, что меня осматривал не самый прозорливый врач.

Мне наложили несколько швов, перетянули плечо и дали какие-то таблетки, от которых я чувствовал себя погруженным под воду. Чудесное чувство, знаете ли. Я даже голоса слышал значительно приглушенными, будто бы и правда, находился под водой. От госпитализации я отказался наотрез, а мама моя была слишком напугана моим ранением, чтобы на чем-то настаивать. Этим вечером я был уже дома.

Знаете, что первое мы заметили, когда дом исчез? То, что прошло меньше минуты, как мы в него вошли. Вот так. Мы провели там несколько часов, если верить нашим ощущениям, а в реальном мире отсутствовали совсем ничего. Вероятно, время течет в мире мертвых совсем не так, как в реальной жизни. А время во владениях перевозчика и вовсе стоит на месте. Думаю, само понятие времени не применимо к реке. Именно это заставило мальчика по имени Петя расстаться с жизнью. Он годами наблюдал из окна на кухне как мир вокруг стоит на месте, как движется только он. Он ведь тогда не знал, что это просто игра извращенца-хозяина, призванная пропитать его отчаянием. Он не знал, что одинокая старушка по ту сторону окна видит его таким, какой он есть сейчас, видит его страдания. Это была жестокая игра, и ее создатель был жесток.

Мы исправили это, надеюсь, насовсем. Хотя, кто может сказать, сколько еще таких домов по всему миру? Может по дому приходится на каждый континент или каждую страну? А что если на каждый регион или город? Может это и не дома вовсе, а ветки метро? Вы помните, Харон говорил о морских глубинах? А что если самые большие врата в мир мертвых находятся в Атлантике? Да-да, между Флоридой, Бермудами и Пуэрто-Рико. Может быть, самый жирный сукин сын перевозчик сидит именно там и радостно потирает руки при появлении очередного корабля на горизонте? Я не знаю ответа на этот вопрос, но возможно скоро выясню.

Помните? Через пятнадцать лет.

Когда призраки ушли, оставив нас одних на пустыре, мы плакали еще минут пятнадцать, пока боль окончательно не затуманила мне разум, и я не свалился в обморок. Знаете, потеря крови – штука отвратная. Я даже не понял, что теряю сознание. Просто свалился и мир вокруг померк. Хотя мир сначала померк, а потом я видимо и свалился. Я всего этого не помню.

Привели в чувство меня спустя несколько минут, когда в отдалении раздались завывания скорой помощи. Я открыл глаза и огляделся. Первое, что я увидел, было виноватое лицо Азада. Он стоял, прижавшись к покосившемуся забору, и сжимал себя руками. Тогда я еще не знал, что на его совести не только смерть Гретель, но двух его друзей. Хотел ли я его убить своими собственными руками и отправить прямиком в пекло? О, да! Я очень этого хотел. Но знаете что? Мне не нужно было этого делать: я видел по его глазам, что он уже горел.

Когда врач провел меня мимо него к машине скорой помощи, я на секунду остановился и коротко кивнул. Он кивнул мне в ответ. Может быть, это слегка приглушит ярость одолевавшего его пламени. Может быть, это приглушит и мое пламя тоже. Я не мог во всем винить его. Ведь в стычке всегда виноваты как минимум двое.

На следующий день с самого утра я отогнал Морриган, которая так и простояла всю ночь напротив новообразованного пустыря, обратно в ее импровизированный гараж. Плечо болело, но я справился и правой рукой, позволив левой безвольно висеть вдоль тела. Тут справился бы кто угодно – ехать было минуты три, учитывая, что утром машин на улицах не было, а редкие пешеходы предпочитали держаться тротуаров.

Ближе к вечеру мы должны были встретиться с нашим другом стариком-фотографом, у нас возникла одна интересная идея, которую нам не терпелось воплотить в жизнь. Хотя, не терпелось скорее моему брату, потому как мне было откровенно насрать. Я говорил, что меня ничего не волновало после гибели Гретель, и я просто хотел, чтобы все оставили меня в покое. Я вел себя как задница, знаю, но часто ли вам приходилось терять любимых? Я думаю, такой человек может себе позволить побыть немного хамом безразличным ко всему земному.

Однако когда мы всей пятеркой добрались до квартиры старика, мне пришлось натянуть одну из своих самых обаятельных улыбок и запечатать Гретель как можно глубже в моем сердце. Я не собирался рассказывать ему о своей потере и не хотел, чтобы кто-то из моих друзей это делал. Боль принадлежала только мне, только мне одному. Только благодаря этой боли, я еще мог чувствовать себя живым, мог чувствовать, что она где-то рядом.

- Очень приятно, юная госпожа. – Старик яростно тряс Наташкину руку.

- Мне тоже очень приятно, Владимир Викторович. – Наташка улыбалась во весь рот, отвечая на его рукопожатие.