Судьба всегда звонит дважды

Пролог Чудо-дети

Пролог

Чудо-дети

«И вершина любви — это чудо великое, — дети!»

— Соловьев, это ты во всем виноват!

— Да, конечно, — стоящий у окна высокий мужчина с импозантной проседью в темных волосах пожимает плечами, отхлебывая из стакана с янтарной жидкостью. — Вали все на Соловьева. Соловьев во всем виноват. Мировой финансовый кризис тоже на моей совести?

— Очень смешно! — его собеседник сидит в кресле неподалеку, с точно таким же бокалом в руках. — А кто подарил ей на четырнадцать лет фотоаппарат?

— Ну, извини! — стоящий мужчина поворачивается спиной к окну. — Живого Мерлина Мэнсона, как она просила, я ей не мог презентовать!

— Не мог подарить живого — надо было дарить мертвого!

Две женщины, находящиеся тут же, в комнате, но благоразумно не вмешивающиеся в разговор своих супругов, издают синхронный смешок. Даже Стас Соловьев, легендарный гуру всех молодых фотографов, основатель собственной фотошколы, улыбается самым краешком губ.

— Смейтесь, смейтесь… — ворчит Тихомиров, вставая из кресла и подходя к Соловьеву. — А кто ее всему учил?

— Твоя дочь окончила с красным дипломом университет культуры по специальности «фотодело». Так что я тут не при чем…

— А кто ее на это подсадил?! Кто ее учил всяким этим вашим тонкостям? Кто ее рекомендовал в этот проект?!

— Это очень значимый проект! — вот тут Соловьев перестает улыбаться. — Участие в нем — большой успех для начинающего фотографа! Так что мог бы сказать мне спасибо!

— Хрен тебе, а не спасибо! Это у черта на рогах!

— Дим,— не выдерживает Вера, вмешивается в разговор. — Ты так говоришь, будто Машка на Плутон улетает. Канада — это всего лишь другая страна. Но на этой планете.

— И вправду, Тихомиров, — поддерживает подругу Дарья. — Отпусти уже Марью от подола. Ей двадцать три года. Взрослая деваха.

— Ах, от подола!?.. — задыхается возмущением Дмитрий Иванович. — Ну да, конечно! Никому нет дела до того, что происходит с моими дочерьми, включая их мать!

— Боже, Дашка, как ты с ним живешь?!

— А ты делай, как я, Стас. Не обращай на него внимания.

— Да ну вас! У меня старшая дочь улетает на три месяца черт знает куда, черт знает с кем! — Соловьев страдальчески закатывает глаза, но Тихомиров разошелся не на шутку. — Младшая…

— Что — младшая? — иронически изогнув бровь, любопытствует супруга.

— Младшая… младшая… младшая вон домой вчера в одиннадцать ночи пришла!

Ответом ему дружный смех.

— Неубедительно, Иваныч, — Соловьев допивает коньяк. — Катьке восемнадцать лет уже. Тоже бы пора не пасти дочь…

— А ну цыц! — огрызается Тихомиров. — Своих воспитывай. А я посмотрю…

— А мои почти такие же, как твоя младшая. А Сонька, между прочим, уже год как в Сорбонне учится. Совершенно одна. Во Франции. Представляешь, какой ужас?!

— Ну-ну… То-то ты в ла бэлле Франс чуть ли не каждый месяц мотаешься…

— Да я так, проездом… По работе.

Дмитрий фыркает, демонстрируя этим звуком все, что он думает по поводу якобы дел Соловьева в Париже.

— Дим, ну правда же, — подытоживает спор Стас. — Дай ей расти профессионально. Не мешай дочери делать карьеру.

— Никто меня не понимает,— вздыхает Тихомиров. — Злые вы. Уйду от вас.

— Уйди, уйди, — соглашается с ним супруга. — Сходи на кухню, чайник поставь.

— Мам, отец успокоился?

— Почти. Еще ворчит потихоньку, но смирился.

— Я могу возвращаться домой?

— Да, Машунь.

— Папа не смирился! — незаметно подошедший Тихомиров перехватывает у жены телефон. — Но ты, Марья, живо домой!

— Па…

— Давай, Маруся, я жду! — и затем, чуть более мягким тоном:— Приезжай, хватит у Соловьевых отсиживаться. Разговор есть.

Всякий, имеющий более-менее нормальное зрение, увидев рядом Дмитрия Ивановича и Марью Дмитриевну Тихомировых, понял бы, что это двое — близкие родственники. И не в фамилиях и отчестве дело. Маша уродилась в отца всем — папенькины соболиные брови, его же большие темно-карие глаза, правильной формы нос и крупные, улыбчивые губы. Густая копна волос цвета горького шоколада, которую Марья в крайний раз под стоны их семейного цирюльника Эдика безжалостно укоротила аж до плеч. Даже в фигуру отец внес свои коррективы. Если Катька фигурой была стопудово в мать, то у Марии фигура была чуть тяжелее. Но именно — чуть. Папенька знал, что делал, когда такую красоту творил. Роста выше среднего, статная, а уж изгибами ее так природа и родители одарили… Тонюсенькая талия, крутые бедра, мамины точеные ножки. Грудь отросла рано и до третьего размера, но на этом и остановилась, к огромному Маниному облегчению. В общем, хороша собой была Маша Тихомирова, ох как хороша.

Цену себе Марья знала. Но именно по этой причине слишком большого внимания своей внешности не придавала. Иметь эффектную наружность полезно, и в зеркало смотреть приятно. Но мозги — гораздо важнее. Так уж ее воспитали.

К своим двадцати трем в активе Маши числилось несколько умеренно бурных романов, принесших ей уверенность в том, что проверку койкой она выдержать может, но сердца, как ни странно, не затронувших. Ни один. Не было ни бессонницы, ни позывов писать стихи или делать глупости. Симпатичные приятные парни, здоровый приятный секс. Дмитрий Иванович мог бы гордиться своей старшей дочерью. Хотя про секс папенька, разумеется, был ни сном, ни духом, пребывая в наиприятнейшем для себя заблуждении в невинности своих девочек. Дочь и мать развеивать эти заблуждения не торопились.