Svetlyi drive

4.

Иссиня розовеющий вечер простирался над парком, топя в мягкой дымке крыши и кроны, и неоспоримо был предназначен тому, чтобы внимать его тяготеющей красоте. Скрипеть нагретым деревом устроенных дорожек, наблюдать собачьи разговоры, спускаться к маленькому причалу у пруда, представлять себя персонажем клипа песни, играющей в наушниках, смотреть сквозь цветное стекло и веселую этикетку наполовину полной бутылки сидра. Все это под нисходящим светом зеленоватых фонарей казалось совершенно закономерным и не искавшим других вариантов, но место, отведенное кем-то и занятое мною здесь и сейчас продолжало казаться частью какой-то фантасмагории. Я и не стремилась ничего с этим делать – привыкать к творящемуся совсем не хотелось. Особенно к ветерку, дувшему неизменно по правую руку и доносившему теплые выдохи моего собеседника, к его немного небрежной прическе, едва заметным щетинкам на подбородке и, кажется, даже маленькому загару, легшему на открытые руки.

Мы сидели на высоком деревянном поребрике с видом на мостик, ведущий в Ботанический сад, но роскошь новых пространств, несмотря на манящую взвесь июльских сумерек, меня уже ни на что не вдохновляла. Сегодняшняя культурная программа была слегка утомительной из-за больших расстояний между интересными нам локациями, но я не могла не повиноваться его трогательному желанию в один день поклониться карамзинским местам. Сначала мы отправились в Симонов монастырь, знаменитый так называемым «Лизиным прудом», где собирались некогда его впечатлительные ровесники – почитатели сентименталистов, а затем – в Свиблово, в окрестностях которого создавалась «История». Путь наш лежал через весь старый город наземным метро, и я не могла не показать ему из окна небоскребы Делового центра. Подумала, что делаю это едва ли не для того, чтобы полюбоваться его расширившимся взглядом и этим мелькнувшим на лице выражением уязвимой растерянности, которое будто делало его на момент чуть более познаваемым и понятным.

Мой взгляд был призван выражать благодарность обстоятельствам и разве что немного – собственной нахоженности в этих местах, когда мы пробирались окраинными тропами к ВДНХ. Мне вовсе не хотелось показывать ему подавляющие зрителя архитектурные творения, вдохновленные тоталитарным пафосом, и мы шли сторонними аллеями, мимо малоэтажных построек, напоминавших скромные флигельки несуществующих усадеб. Я нежно любила эти места именно за их вневременную причастность жизни: игрушечная ферма, административное крылечко, несмотря на нежилые жалюзи преображенное обнимающим плющом, загадочный павильон, что зимними вечерами напоминал маяк, заплетенный травами зеленый театр, подлежащий реставрации, но все вернее приближающийся к собственной идее. Вдруг перед нами выросла такая внезапно постмодернистская громада океанариума, и я подумала – почему бы и нет? Он выразил заинтересованное согласие, и это был, пожалуй, первый такой опыт приобщения к достижениям современности – больше нас притягивала видимо застывшая, но продолжающая жить история. Я искренне извинялась перед морскими жителями за недостаточный уровень собственного восторга перед их выхваченной, застекленной и так немилосердно ограниченной жизнью. Я любовалась в них отражением по-детски любопытствующего лица, изредка взглядывая на внимательный его профиль и пряча улыбки, которые никак не могли перестать расходиться от каждого его «что за чудная прелесть» или «какое замечательное существо».

В приятной темно-зеленой прохладе мы набрели на деревянный домик, почти дачку, выкрашенную выцветающей лиловой краской. Этому неприхотливому строению, которое звалось хостелом «Циолковский» и уже в самом названии заключало что-то неотмирное и одновременно слишком земное, я была обязана одним из драгоценных опытов. И тогда надо мной прошла минута из тех, которые называешь «делать или не быть»: при всем опасении показаться вычурной или косноязычной, я должна была попытаться поделиться этим с ним.

- Знакомо ли вам такое чувство, когда в случайном и ничем не примечательном зрелище, как этот окруженный зеленью дом, заключается вдруг какая-то ясность, какое-то обоснованное родство с миром, какая-то точка, где сходятся природа сотворенная и дополненная человеком? Он, прищурившись, посмотрел на дом и перевел взгляд на меня. - Я понимаю, о чем вы. Мне кажется, каждый из нас наделен этим свойством – из всего извлечь лучшее, симпатизировать всему душой, но не все умеют видеть божественное там, где для обыкновенных людей является одно вынужденное обстоятельствами.

* Я вовсе не готова была причислять себя к необыкновенным, совсем наоборот, но должна была понимать, что передо мной человек из общества, в лучшем смысле осознающего свою элитарность.

- Как верно, я все не могла определить своими словами еще одного момента – для проживания этого чувства необходимо понимать свою причастность к опыту прошлого, к другим словам о том же самом, вообще к культуре. Я про себя называю это «ощущением пушкинского дома».

- Как рифмуются, однако, наши с вами мысли – я про себя называю то же просто поэзией, а можно ли придумать лучшее определение такому воображаемому дому, где мог бы навечно поселиться Пушкин?

- Я так рада… я, - все мои попытки собранных реплик рассыпались перед его неярко очерченным обликом, таяли в принимающей сиянии из уголков чуть сузившихся на солнце глаз. Пришлось сделать небольшую справку, чтобы перевести дух.

– Пушкинским домом назван исследовательский институт, посвященный истории литературы. Но, если посмотреть шире, за этими словами может стоять и все русское пространство, и язык, и вся совокупность сказанного и сделанного людьми, которые оглядывались в его сторону, понимаете? Нет, это не я придумала, так говорил один замечательный современный автор. Я почувствовала, что сдуваюсь – такого напряжения стоило облекать свои растрепанные думки в видимость какой-то формы, я будто экзамен перед ним выдержала, и его спокойная ректорская полуулыбка лишь дополняла мои ощущения. Она же убеждала меня в том, что все не зря, что именно такими усилиями, важность которых не осознаешь, просто совершаешь их и не можешь иначе, и может состояться подлинный диалог с этим человеком.