Свитки. Книга первая

Частная жизнь одной семьи

На площади в Утерехте, неподалеку от здания городского совета возвышался наспех сколоченный помост. На помосте стоял стол, за столом восседал писчий, его окружало несколько человек в начищенных воинских доспехах. Один из них, усатый десятский, голосом громким, за долгие годы приспособленным перекрывать даже топот конницы, зазывал прохожих и любознательных зевак на военную службу. У помоста образовалась небольшая толпа: зубоскалили, переглядывались, но записываться не спешили.
Но вот наверх поднялся молодой человек лет двадцати; с рыжей,  абрикосового оттенка шевелюрой, светлокожий, и, как это обычно бывает у всех  рыжих, с розовым румянцем по всему лицу.
– Что умеешь делать? – спросили его равнодушно пухлые вязкие губы чиновника.
– Резать нечестивых, а еще есть, пить и брюхатить девчонок! – по-военному чётко доложил молодой человек под хохот стоявших рядом.
– Как зовут? – словно не чувствуя общего веселья, продолжал сонным голосом писчий.
– Арре Норит, – задорно ответил молодой насмешник.
– Получай задаток и ставь крест в книге, будешь делать всё то же самое, только за деньги, – сказал усатый воин.
– И мне выдадут оружие, новые сандалии, шерстяной плащ, доспехи и шлем на кожаной подкладке, как у тебя, десятский? – обернулся к нему рыжий.
– Всё выдадут, – подтвердил десятский благодушно, – проходи, давай, не задерживай! Ну, кому еще хочется получить новую одёжку и пятнадцать серебряных монет – тирер, подходи сюда! – зычно крикнул он. – Здесь вас не обманут. Записывайтесь на службу, будете сыты и обеспечите ваши семьи!
– Если останетесь живы, – ехидно добавил кто-то из прохожих, но слова эти были сказаны предусмотрительно тихо, и потому усатым десятским не услышаны.

Стемнело. Улица терялась в тесном лабиринте домов. Поздний прохожий едва мог различить нужный поворот и доверялся ногам больше, чем глазам и собственной памяти. Изредка ему встречалась тёмная ниша, обозначавшая то место, где в сплошной стене таилась дверь. Против одного такого тайника прохожий остановился. Прислушался, постучал. Ему долго не открывали, но вот дверь приоткрылась, а потом и вовсе распахнулась, приглашая гостя в дом.
Женщина в шелковом химатэ, накинутом поверх нагого тела, высоко подняла светильник, проливая из своих полных рук мягкий свет на голову пришедшего.
– Арре, где тебя носило! – слегка растягивая слова, обиженно произнесла женщина. – Я жду с вечерней стражи.
– Верность твоя – златотканое покрывало на твоей голове, о, добродетельнейшая из красавиц! – пропел сладко молодой человек, обнимая её за талию.
– Мне следует вылить масло на твою башку за насмешки.
– Я искуплю всю вину, о, образец кротости!
– Хотелось бы верить!
Она посторонилась, пропуская Арре в дом, и сразу заперла за ним дверь.

На крыше одного из домов в квартале Бел-Расим, где жили состоятельные горожане, был сооружен небольшой навес, или, скорее, беседка, в тени которой хозяева проводили все тёплые дни года. Здесь завтракали, обедали, отдыхали, обсуждали с гостями новости и сплетни.
Утро застало на крыше двух женщин в белых многослойных платьях. Обе были похожи лицом и манерами, разделяла их только разница в возрасте: старшей было около шестидесяти, младшей – чуть больше тридцати.
– Арре снова не ночевал дома, – укоризненно сказала старшая из женщин, накрывая на стол в беседке.
Младшая только дёрнула плечами, на лице её появилась гримаска досады.
– Он у той… Я знаю, – продолжала мать. – Вы все бездействуете, но так дольше быть не может! Она погубит его, и вы будете виноваты.
– Мама, что мы можем? – раздраженно ответила ей молодая женщина. – Арре – взрослый человек, если ему нравится дразнить всех своими связями с блудницами…
– Не говори при мне таких слов!
– Пожалуйста! – дочь взглянула на мать серыми пронзительными, недобрыми глазами. – Если ему нравится общество хоа и плевать на семью, что мы можем сделать?
Она сердито стала поправлять длинную, свисающую до пола скатерть.
– Мало мне заботы с Арре, ещё ты дерзишь, – проворчала мать. – Скажу твоему мужу, чтобы поговорил с ним, если ты не хочешь.
Молодая женщина махнула рукой, давая понять: «Делайте, что хотите – я устала от этого!»
Вечером того же дня Арре ожидал неприятный разговор. Не успел он появиться дома, как пришлось отбиваться от всех родственников разом. «Оставьте! Что вам до меня!» – увещевал их Арре.
Открыто грубить ему не хотелось, но надоедали постоянное ворчание матери, желчь сестры, которую злили его беспечные реплики, тягостное разглагольствование её мужа – семейные добродетельность и мораль, вставшие на дыбы от одного только намёка на самостоятельность с его стороны! «Ах, ты губишь себя! Эта женщина тебя разоряет и позорит!» За этими причитаниями Арре явственно слышал: «Она позорит и разоряет всех нас. Или она – или мы!»
– Кто дал вам право считать деньги, которые оставил мне отец? – разозлился Арре. – Это касается только меня. Как хочу, так и трачу.
– Но ты пока ещё носишь его имя, которое не ты заслужил, – отрезала мать. – Не заставляй кости предков  переворачиваться в могиле, а нас сгорать от стыда! Я прохожу по улице и слышу, как о нас злословят! Со дня на день найдется добрый человек, и отправит твоему отцу приятную весточку. Твоя сестра скоро будет стесняться родительского дома! А твои братья в столице! Ты о них подумал?
– Хорошо, если я уеду на другой конец света, и моя жизнь не будет мозолить вам глаза, вы успокоитесь? – спросил Арре, из последних сил сдерживаясь, чтобы не хлопнуть дверью.
Он решил как можно скорее убраться из Утерехте. Оставалось пережить еще несколько неприятных дней, – не больше недели, – так ему сказали в казармах.

Арре Норит довольно рано осознал себя неудачником. Ему сильно не повезло с рождением: из шести детей  именно его угораздило родиться последним. Это значило, что при дележе наследства ему полагалась самая меньшая часть. Этой меньшей частью был дом в квартале Бел-Расим. Отец оставил Арре жить в городе  с матерью,  а сам вёл дела в поместье, которое должно было отойти старшим сыновьям, служившим в столице. Арре считал такое состояние дел большим невезением.
Не то чтобы он не любил мать:  Арре питал к ней сложное чувство, которое сам называл привычкой. Но теперь она источала для него угрозу, подавляла его, ей трудно было уяснить, что самый меньший из её детей вырос и должен стать главой в доме. Вместо того, чтобы своим почтительным отношением подавать окружающим пример, как следует обращаться с новоиспеченным главой семейства, она жаловалась на сына соседкам и вела себя с ним так, словно хотела показать, что Арре ещё ребёнок, притом лишенный самостоятельного мнения, талантов и ответственности перед семьей.
Арре ясно представлял себе, как мать женит его на какой-нибудь малопривлекательной и глупой дочке лавочника, быстренько внушит ей, что муж не заслуживает уважения, и станут они вдвоем помыкать им до конца дней. Ничего он не желал с такою силой, как уехать из Утерехте. Военная служба решала все трудности: она давала доход, самостоятельность, возможность жить отдельно и даже некоторое уважение со стороны окружающих. Вот почему Арре записался добровольцем в городское войско.

Молодой человек пришел в знакомый переулок, где жила Фикита, прозванная Белоручкой. Это прозвище она получила за то, что никогда в жизни не зарабатывала ничем, кроме своей непостоянной любви. Фикита была круглолица, полногруда, и сколь привлекательна, столь и капризна. Особенностью ее характера было то, что она никогда не позволяла бросить себя и разрывала отношения первой, из-за чего снискала себе славу разбивательницы сердец.
– Ты уезжаешь? – строго спросила она, почти так же, как спрашивают: «Ты женишься?».
– Пустяки. Просто надоел уютный родительский кров, и я переселяюсь в казармы за городом. Для тебя это ничего не меняет, – ответил Арре.
– Конечно, не меняет, – солгала Фикита, лаская его, но про себя решила, что с молодым Норитом ей не сегодня-завтра придется расстаться.
На ложе любви ей раскрывались все новости города из первых уст, и она достоверно знала, что скоро всех военных переведут из Утерехте.

Как и все новобранцы, Арре получил обещанные доспехи, плащ и сандалии. Меч он купил сам. Выбирал долго. Исходил вдоль и поперек улицу, на которой жили кузнецы-оружейники, взглядом обмусолил все прилавки  и столы торговцев, но приобретением остался доволен. Из всего того, что можно было купить на его деньги, это был самый лучший клинок. Рукоять меча украшала тонкая резьба, она спускалась и на лезвие – морские змеи, сцепившиеся хвостами в двуглавое чудище с оскаленными пастями. На ножнах была насечка в виде волн и рыбьей чешуи.
Арре подолгу любовался оружием, ему нравился звук, с которым меч рассекает воздух. Некоторое время он не мог определиться с именем своего клинка: выбирал между Морским змеем, Водяной смертью и Голубой звездой. В конце концов, находясь в возвышенно-поэтическом настроении, он назвал меч Духом океана.
Гром грянул четыре дня спустя. Арре пришлось вспомнить, что он с детства не отличается везучестью. Новобранцам объявили: их на три месяца распределят по действующим гарнизонам. Те, кто был расторопнее, и успел сунуть мзду начальству, получили места в крепостях неподалеку. Арре и ещё несколько человек узнали, что им придется служить в Ро.
На сборы дали сутки. Арре Норит пришел домой в смятенном состоянии. Поспешно сгреб  вещи в кучу, из неё выхватил самое необходимое, запихал всё это в мешок. Задумался. Половину вещей вынул из мешка и вернул на свои места. Матери дома не было. «Оно и к лучшему», – подумал Арре. Он оставил ей записку, что,  якобы, получил хорошие вести от братьев и сегодня же с обозом едет к ним в столицу, где прогостит до осени.
В тот же час он был снова в казармах. Десятский поглядел на него изумленно: «Парень, да ведь у тебя еще полдня и ночь впереди! Ступай к родным, ты их три месяца не увидишь!»  Арре только головой мотнул. Он бы пошел к Фиките, но ветреная красавица успела дать ему понять, что её сердце охладело. В полном одиночестве он провел ночь в казарме, чтобы наутро отправиться в морское плавание к берегам своей новой жизни.