Свободен

Глава 29

— Нет, я этого не хочу.

— Но тебе интересно, правда? — поднимает он свой бокал. — Расскажу как это делается за поцелуй.

— А потом поцелуешь и не расскажешь. Знаю я, — пробую вино. — Вкусно.

— Если я тебя поцелую, тебе будет уже всё равно, что я после этого буду говорить, — тоже делает он глоток.

— Не слишком самоуверенно?

— Хочешь проверить?

— Артём, — предупреждающе качаю я головой.

— И сейчас в тебе борется два желания: доказать мне, что ты устоишь и я слишком заносчив. И узнать: правда ли я так хорошо целуюсь. Вот так это обычно и начинается.

— А если меня не впечатлит? — усмехаюсь я.

— А если я всё же не так хорошо целуюсь, всё же борода, все дела, я начну с любого из трёх слабых мест, которые есть у каждой девушки. Три ключевых эрогенных зоны, — улыбается он. — Жалость. Чувство вины. И страх оказаться хуже, чем я о тебе думаю. С чего начнём?

— Э-э-э… может, с чувства вины? — убираю бокал и заинтересованно устраиваюсь удобнее. С последним у меня точно всё чувствительно, лучше ему не подставлять. А вот чувство вины?

— Самое простое, — хмыкает он и встаёт. Снимает галстук, бросает на спинку дивана пиджак, закатывает рукава.

— И что ты делаешь? — недоумеваю я.

— Ничего особенного. Просто пойду сейчас и побреюсь. Тебе же не нравится моя борода. Ты так на неё всегда презрительно косишься. Как ты там меня зовёшь за глаза? Хоттабыч? Карабас-Барабас?

Чёрт! А я-то думала, что он и не знает, не замечает, не реагирует на мои шуточки. Понятия не имеет как я отношусь к его бороде. Хотя она мне с некоторых пор не так уж и не нравится, скорее наоборот, и я всё ещё двигаюсь в этом направлении.

— Не вздумай этого делать, — подскакиваю я, чтобы он и правда не вздумал испортить мне путь просветления, принятия и смирения, совсем забывая, что это игра и замираю перед ним. — Чёрт!

— Да, Лан, — разводит он руками, прекрасно понимая, чего я вскочила. — Это работает. И это просто. Мне даже цветы не нужны.

— Неужели ты бы правда побрился? — нервно сглатываю я, резко почувствовав себя жалким кроликом перед львом. Зайчишкой, на которых такие сверххищники, стоящие на самом верху пищевой цепи, даже не охотятся, предпочитая добычу покрупнее.

И почему я удивлена? Если он выучил китайский, не мудрено, что запомнил и несколько несложных уроков пикапа, а может и сложных, даже уровня «для особо продвинутых», поэтому это получается у него так непринуждённо и легко.

Но в том, что он может, умеет, смог бы, я точно не сомневаюсь. Я за минуту катулировала, испугалась, что он сбреет мой трофей. Эдак я и вообще осталась бы ни с чем, пришлось бы брать в заложники его паспорт, и, как минимум, страницу с семейным положением.

— Хм, хороший вопрос, — возвращает он на место рукава и сам возвращается на диван. — Возможно и не пришлось бы, ведь ты ещё не знаешь, как я целуюсь, — улыбается он.

— Всё, всё, хватит. Я сдаюсь, — поднимаю я руки. — Я верю, искренне верю, что ты бы меня давно уже соблазнил, если бы захотел. Но чего же тогда ты хочешь от меня? Для чего вот это всё? Я не понимаю. Вот это, — кладу я перед ним конверт с оплаченными экскурсиями.

Он усмехается, опускает взгляд на бокал, качает головой.

— Думаешь, я пытаюсь тебя купить?

— Да, именно так это и выглядит. Дорогие букеты. Дорогие подарки. Этот сокрушительный напор. Неожиданные признания. «Люблю. Куплю. Полетим». — (И ведь почти «люблю». И купил. И уже прилетели, откровенно говоря). — Только мне совершенно непонятно, что ты тогда пытаешься купить? Чего ты добиваешься, Артём?

— Сядь, — выдохнув, показывает он на место рядом с собой.

— Спасибо, я постою.

— Сядь, а то у меня стойкое ощущение, что ты у меня в кабинете.

Он допивает залпом вино, пока я обхожу стол и сажусь на краешек дивана.

— Не знаю, что я делаю не так, — наполняет он снова свой бокал и подаёт мне мой. — Но это происходит только с тобой. Всегда только с тобой. С тобой я пытаюсь сделать всё правильно, а получается с точностью до наоборот, — смотрит он в бокал, покачивая рубиновую жидкость. — Я пытаюсь быть щедрым, показать, что мне ничего не жалко для тебя — ты возвращаешь мне цветы. Хочу проявить заботу, порадовать тебя, — смотрит он на конверт, — ведь знаю, ты очень хотела поехать, — ты считаешь это унижением.

— Я не считаю это унижением, — отпиваю я вино. — Но мне обидно, да. Я словно бедная родственница. Мне не нужны твои подачки, Артём.

— О, господи, Лана, — подскакивает он.

Обливается вином. Отставляет бокал.

— Твою мать! — разглядывает испорченную рубашку.

— Застирать? — поспешно встаю и я.

— Да плевать на эту рубашку, — отмахивается он. — Какие подачки? Лан, я мужик, а не кот. Я не могу мурлыкать, сворачиваться клубочком, ластиться, чтобы ты почесала меня за ушком. Я так ухаживаю: покупаю то, что тебе важно, нужно, нравится. То, что, как мне кажется, должно делать тебя счастливой. Что ещё я могу тебе предложить? Романтический ужин, цветы, вино, даже свечи — всё это тоже покупается. За деньги.