Свободен

Глава 43

Он вытаскивает на берег доску. Наряжает меня, дрожащую от холода в свою рубаху. И пока я натягиваю на мокрую кожу штаны и бреду наверх, успевает унести доску и спуститься мне навстречу.

И я готовлюсь, что впереди у нас опять безумная поездка с ветерком в мокрой одежде на скутере. Но у шлагбаума нас поджидает такси.

И в тепле салона, в жадности его рук, скользящих по моему телу, в требовательности губ, не оставляющих мне больше ни шанса на сопротивление, я жалею только об одном — что эта дорога такая длинная.

Не давая мне ни вдохнуть, ни выдохнуть, целуя, в лифте он нажимает только на один этаж.

Но, преодолев силу его притяжения, я упрямо жму на «двадцать девять».

— Нет, нет, нет, — качает он головой, когда дверь открывается. И не отпускает мою руку.

— Я вернусь, — прощаюсь я с ним так же нехотя. — Я сейчас вернусь.

И молю бога, чтобы только Елизавета Марковна не задавала мне никаких вопросов, когда со скоростью бешеной белки я смываю с себя соль, чищу зубы, натягиваю то самое красное бельё и отвечаю на его сообщения.

«Я не могу без тебя»

«Держись!» — подумав, снимаю я с себя лифчик, оставшись в одном белом вафельном халате и трусах.

— Ланочка, кушать будешь? — все же поднимает голову старушка, когда я крадусь к холодильнику.

— Нет, нет, я просто кое-что возьму.

— Бери, бери что хочешь. А меня тут разморило что-то после моря, — зевает она и переворачивается на другой бок.

«Я почти сдох»

«Я иду!» — пишу я на ходу. И пока жду лифт, прямо в фойе снимаю трусы и засовываю в карман. «На хрен они мне нужны! Крышеснос так крышеснос!»

И физически чувствую какой из трёх лифтов приедет первым. Точно знаю — это будет тот, что только что отправился вниз с тридцать пятого этажа. И даже прислоняюсь к двери, уверенная, что лифт едёт не пустой.

— Я не…

Но я не даю договорить, когда вижу только его голую грудь в наскоро запахнутом халате. И чувствую только обжигающее тепло его тела. И влажность губ, ещё пахнущих мной.

Скрип закрывшихся дверей. Жёсткость стены, к которой он меня прижимает. И то жгучее, невыносимое напряжение, что собралось внизу живота в тугой комок и снимается только одним способом, он излечивает в два… нет, в три… Твою мать, Тёма!... в четыре коротких снайперских толчка. Стонет, уткнувшись в моё плечо. И, заставив меня выгнуться штангой ворот, заканчивает эту серию коротких и точных пенальти бесспорной победой добра над злом. Добра головокружительной разрядки над злом неудовлетворённой плоти.

— М-н-н-н, — сжимает этот Мастер Штрафных в ладонях мою так уютно лежащую в его руках филейную часть, ловя последний, самый сладкий спазм. И я лбом утыкаюсь в его плечо, твёрдо намереваясь остаться здесь навсегда.

— А резинка? — шепчу я, не открывая глаз.

— На мне, — так же не шевелясь отвечает он.

— Приятно иметь дело с профессионалами.

Он смеётся. Но едва успевает поставить меня на пол, когда лифт неожиданно трогается с места.

— Чёрт! Нас вызвали, — тянусь я к тёмному табло, не понимая, куда мы едем вниз или вверх.

И в панике жму на все кнопки, что попадаются под руку. А потом так же в панике запахиваю халат и поправляю волосы, когда, смеясь, он делает то же самое, только без суеты. Приподнимает моё лицо за подбородок и целует, целует, целует, пока лифт не останавливается.

Как два нашкодивших щенка мы замираем на вытяжку, ожидая, пока дверь откроется. А потом, выглянув, разглядываем пустой коридор десятого этажа.

— Знаешь, что ты наделала? — снова наклоняется он к моим губам, когда дверь закрывается.

— Угу, — киваю я, улыбаясь. — Теперь лифт будет останавливаться на каждом этаже.

И мы целуемся этих коротких несколько секунд, пока лифт ползёт с десятого этажа на одиннадцатый. А потом покашливая, принимаем вид порядочных граждан, просто в отельных халатах, чтобы встретить возможных попутчиков.

И так снова, и снова, и снова. И только с двадцать пятого до последнего — до тех кнопок я не дотянулась — нам везёт. И этот самый долгий десятиэтажный поцелуй заканчивается высадкой пассажиров.

А потом продолжается у закрытых изнутри дверей его номера.

Падает на пол один халат. Потом другой. Мои лопатки касаются холодного хлопка простыней.

— Нет, я не просто люблю тебя, — спускаются его губы вниз по моему телу. — Я дышу. Молюсь. Надеюсь. Я тобой живу.