Сыночек

Сыночек

Промозглым мартовским вечером, одним из тех, в которые люди побыстрее спешат с улицы в спасительный домашний уют, от Натальи ушёл муж. Просто взял и ушёл, будто и не было десяти лет брака за спиной. Вернувшись с работы, мельком заглянул в кухню, где Наталья жарила сырники и безо всяких предисловий вывалил:

– Наталь, я это… ухожу от тебя.

Зашипело масло. Наталья молча перевернула сырник. Она была из тех, кто на любую обиду смолчит, своё мнение при себе оставит. Мама – властная строгая женщина, завуч школы – с детства учила её «держать лицо», «не связываться», «быть выше». Будешь реветь, придёт бабка Рёва, пугала мама маленькую Наташу, твоё лицо заберёт, а тебе своё оставит. Будешь жить со старушечьим лицом, всю жизнь реветь станешь, не переставая – и захочешь остановиться, а не сможешь.

И Наташа и впрямь боялась, а потому держалась изо всех сил, какая бы обида или боль ни глодали её – лишь бы не плакать. Выросла, всё поняла, конечно, но мамины наставления давно превратились в привычку – ни слезами, ни словами Наталья своего горя выразить не умела. Только и знала – молча терпеть, «держать лицо». Как мама учила. Даже на похоронах разбившихся в аварии родителей ни слезинки не уронила.

Вот и сейчас она ни слова не сказала своему Андрюхе бесстыжему, продолжая переворачивать подрумянившиеся с одной стороны сырники. Лишь взгляд застекленел, будто тонким ледком подёрнулся. А когда брызнула на голое запястье капля раскалённого масла, Наталья даже не вздрогнула.

Собирался Андрюха – торопился как на пожар: передумать боялся или Натальино молчание его нервировало, а может любезная срок установила. Вещи взял только те, что первой необходимости. Остальные, крикнул из коридора, после заберёт.

Пока он суетился, набивая вещами спортивную сумку, с которой бегал на тренировки по самбо, Наталья вывалила из сковороды на тарелку румяные сырники. Поставила сковородку в раковину и взялась резать хлеб – свежий, ноздреватый, за которым специально бегала в обед в пекарню – да руки задрожали. Чтобы не порезаться, она отложила нож и замерла у стола, обдумывая свалившуюся на неё новость.

Стала ли она для неё неожиданностью? Да как сказать. Вроде и не ругались они никогда особо. Так, мог иногда муж за привычное ей спокойствие обозвать её деревяшкой бесчувственной. Лишь одна заноза была в их семейной жизни – детей Бог не дал. Наталья даже не беременела. Андрюха её этим не попрекал, говорил, что и без детей люди живут. Правда, на работе последний год стал задерживаться… А летом настоял на продаже дачи, мол, ездить далеко, закрутки никто толком не ест, а шашлык они и в лесу пожарят. Да только и в лес с тех пор они не выбирались, всё некогда. А ещё бельё и рубашки не кидал в машинку, а сам стирал… Так что была б внимательней, поняла бы, что к чему.

Сухими глазами Наталья смотрела на исходящие паром сырники, к которым было заботливо приготовлено земляничное варенье. Сами собирали, в четыре руки вместе с Андрюхой. На одни выходные он всё же расщедрился – ездили с ночёвкой за город, брали в прокат палатку, встречали рассвет среди исходящих земляничным духом горячих от июльского солнца луговин. Весь понедельник Наталья заботливо перебирала мелкие душистые ягоды, варила варенье в огромной бабушкиной кастрюле. В тот день он тоже задержался…

На карниз шумно опустился голубь, важно прошёлся туда-сюда. Наталья безучастно следила за ним взглядом. А за спиной, на плите аппетитно побулькивала тушёная с мясом картошка.

В кухонной двери появился навьюченный сумкой муж. Глядя на Натальин замерший профиль, потоптался с минуту, спросил излишне резко, грубостью маскируя собственную неловкость:

– Так и будешь молчать?

Наталья подняла на него глаза. Красивые они у неё были – светло-зелёные, в смоляной оторочке не нуждающихся в туши ресниц. За эти глаза, да ещё за хладнокровие муж, пребывая в хорошем настроении, звал её царевной-лягушкой. И от этих прохладно-зелёных, будто глядящих из-под воды глаз у Андрюхи вдруг задёргалась губа.

– Ты Наташка и впрямь бревно бревном, – отступая в коридор, ругнулся он. Принялся шумно обуваться, то и дело поправляя сползавшую с плеча сумку. Натальино молчание ему отчего-то показалось оскорбительным, потому что забубнил:

– Другая бы скандал затеяла, хоть кинула чем, а ты…

Наталья двинула рукой, стиснула холодные пальцы на рукояти ножа. Разомкнула стылые губы:

– Кинуть?

Андрюха глянул снизу вверх и как был в недозашнурованных ботинках, так и вывалился в подъезд. Крикнул оттуда, да ещё с какой-то детской обидой в голосе:

– Чокнутая!

После того как захлопнулась входная дверь и затихли на лестнице торопливые шаги, Наталья опустилась на табурет и закрыла лицо руками. Не так-то легко, как казалось со стороны, было справляться с эмоциями. Бывало, они так терзали нутро, что хотелось выть. И плакать хотелось и кричать. Но надо было «держать лицо». Привычка, надёжно въевшаяся в характер, словно попавшие под кожу чернила. А чтобы было полегче, Наталья спасалась темнотой. Там, в темноте можно было отдышаться, оглядеться, подумать.

Но только сегодня темнота не спасала. Захлопнувшаяся за мужем дверь словно перебила в ней какую-то важную жилку, вытянула из груди всё тепло и там стало пусто и холодно. А потом в этой холодной пустоте словно искра вспыхнула. Обгорела за минуту, осыпавшись пеплом, и начал расти на её месте колючий болезненный комок. Рос он стремительно, будто собирался заполнить собою всю Наталью, с каждой минутой причиняя всё большую боль. Уже болело не только в груди, но и в животе, и в горле.