Часть I. «Коль пришёл ты в лес»

Миновал девятый день похода. Окончившие солдатскую подготовку, мужчины маршировали по пути, проложенном для них королём. Их кожаные одежды — результат элитной работы, утеплённые нижние одежды — обещали подмогу в пути, а поблескивавшие на солнце доспехи были предметом большой гордости. Благодаря этому в них сохранялся боевой дух или хотя бы желание делать вид. Особенно при условии, что лошадей пришлось оставить ещё четыре дня тому назад, а оттого было им, мягко скажем, несладко.

Латы помогали в бою, а вот в пути — были хуже плети. От них нельзя было сбежать, они должны были быть постоянной частью тебя, если ты не хотел помереть при неожиданном нападении разбойников или случайных гостей из других королевств и племён. Хотя, тут им всем откуда взяться?

Королевство Ашатан рыцарям было велено оставить ещё в самом начале и идти, идти, идти — прочь, так чтобы и точкой оно не виделось позади. Затем были поля, бескрайние и пышные. С раннего утра, до истечения дня, рыцари шли под солнцем среди колышавшихся на ветру колосьев и по вечерам случался привал, где встречалось место поукромней. Прекрасные колосья, выращенные с большим трудом, навевали воспоминания о доме своим запахом, оказавшимся столь родным для простых деревенских пареньков, забранных на службу давным-давно. И днём эти родные колосья гибли под тяжёлыми сабатонами рыцарей, а на привале — скашивались мечами, бессильно падая на землю и выстилая собой проплешины для лагерей.

Затем шли холмистые местности и река, а за ними — лес, или то, что от него осталось. Это была всего лишь тонкая полоса деревьев, которая ещё не была тронута бедствием, царившим после неё.

Сама природа будто очертила границу, беспомощная в сохранении оставшегося клочка леса, но старавшаяся изо всех сил удержать напор. Зелёная трава и искривлённые деревца боязливо отклонялись в сторону от простиравшихся за «границей» безжизненной иссохшейся и промёрзшей земли, чёрных и потерявших всю листву деревьев. Если с одной стороны была пышная зелёная трава, то с другой — травинки давно скрючились, почернели и выстлали собой землю.

Стволы стояли так часто, что будь они на лошадях, пройти бы они не смогли. И скотину пришлось бы либо оставлять на съедение зверям, либо посылать прочь — в руки случайных счастливчиков.

Ступая на проклятую землю, рыцари ощутили эту давящую атмосферу, из-за которой у каждого становилось неладно на сердце. Страх и чувство обречённости замельтешились внутри грудины каждого, и всё чаще в мыслях возникало, что лучше бы было сбежать.

Жалкое напоминание травы хрустело под ногами, затвердевшее как лёд. И всё вокруг покрывал тонкий налёт инея, не бережно укрывавший землю и деревья, а жадно вцепившись в них и высасывая из них последние силы.

Здесь царила полная тишина. Звери не решались войти сюда, а те, что по любопытству своему могли зайти и где-то промелькнуть, в какой-то момент исчезали. И то беспокойство, что они создавали своим присутствием, сменялось на прежний покой.

Рыцари шли, сбавив шаг, и были слегка напряжены. Они оставались начеку: следили за каждой стороной неприветливого места. Чем дальше они шли, тем толще слой инея покрывал всё вокруг и тем страшнее становилось на сердце. Изо рта у них на выдохе стал выходить пар.

Небо было ясным, безоблачным и светлым, но даже оно смотрелось поблекшим сквозь тонкие крючковатые ветки деревьев, паутиной сплетавшиеся в вышине и закрывая собой вид. Захлопнувшаяся ловушка — вот оно, точное обозначение для этого места.

Каждый из рыцарей по-разному реагировал на эту суровую землю. Большинство превозмогали страх и терпели, продолжая идти, ведь на кону была их служба, но среди них один поддался страху, стал дрожать до самых кончиков пальцев на ногах и бубнить молитвы богов королевства. И страшнее всего ему было от того, что некому было ответить. Страх звучал в его голове громче священных слов. И он понимал, что надо было что-то делать, чтобы спастись. Отсюда ему не вернуться.

Строй был неровным ввиду местности, а потому струсивший солдат незаметно стал отходить в конец, ступая медленнее и медленнее.

Этому никто не придал значения, и он судорожно бросал взгляд по сторонам, в его висках оглушительно стучала кровь. «Я здесь не останусь, я не пойду помирать!» — отчаянно думал он. С каждой минутой пребывания здесь колкий воздух становился для него всё более холодным и обжигающим, а деревья вокруг — устрашающими. Что странно — ему одновременно становилось невыносимо жарко и он по пути снял шлем, вцепившись в него руками.

Наконец, он оказался замыкающим строй. Как только шаги перестали слышаться за спиной, а были только спереди, он воскликнул про себя: «Бежать!» — и, развернувшись, рванул с места, откинув шлем и выжимая из себя все свои последние силы. Он помнил, что, да, наставлял их командор, о том, насколько всё плохо в Проклятом Лесу, но оказаться здесь было совсем другим впечатлением. Когда он был так далеко, думалось, что это сказки и не более того, что дело будет раз плюнуть. Но раз предупреждения были правдивы, то значит и то, что другие люди говорили... тогда всё это тоже может оказаться совсем не безумным бредом. «В такое я не сунусь!»

Так думал он, продолжая бежать и забыв обо всём. Он видел перед собой лишь образ выхода — такого далёкого сейчас — несомненно находящегося где-то впереди.

Вот только для него неизвестным было то, что глава отряда всё это время не спускал с него взгляда. Командор выжидал, когда беглец предпримет действия, и сейчас карта легла именно так, как требовалось.

— Стоять, — коротко приказал он.

И каждый остановился, вытянувшись по струнке. Он прошёл среди расступавшихся рыцарей, встал и некоторое время смотрел в спину улепётывавшему солдату. Затем он усмехнулся и прицокнул языком, подумав про себя: «Дурак — всегда дурак».

— Стрелять в голову.

Один взмах руки и трое арбалетчиков встали в линию, в шаге друг от друга. Они зарядили оружие, прицелились.

Деревья стояли часто, вплотную друг к другу, и потому только по небольшой тропке можно было перемещаться тому, кто решил бы сюда зайти. Будто бы сам лес приглашал гостей войти, но так, как ему угодно. Беглецу оттого не было куда деться, он был как на ладони.