Тайна поющих псов

Тайна поющих псов

В не доставшиеся нам времена в древнем Городе у Голубой лагуны как-то произошло и такое.
Однажды ночью в одном из отдалённых бедных кварталов потрясающим бельканто запел тощий домашний пёс, давно отпущенный с цепи, поскольку с незапамятных пор сторожить в доме стало нечего.

Сначала пёс как бы вдруг испробовал прорезавшийся у него певческий дар почти панически, по щенячьи. Но затем, осознав, что к чему, и где, зачем петь и о чём, напрягшись до самых высоких нот колоратурного сопрано, он врезал в ночную тишь удивительное несобачье страдание.

Окрестные псы завыли, хозяева псов зарыдали, девушки потеряли сон, а молодые люди — себя. Им показалось, что этот безумный пёс пел за них и про них. Они были готовы обожествить пса, знай бы они, что поёт именно пёс. Но даже об этом никто сразу не догадался. Почти никто, кроме двух отставных гицелей с городской живодёрни, которым муниципальной пенсии явно уже давно не хватало…

Вот почему первым делом эти гицели сшили себе особого покроя плащи — неброские, немаркие и достаточно объёмные, чтобы ничем внешне не привлекать к себе внимание горожан. По той же причине они заказали сперва у Болванщика, а затем у Мастера шляпных дел широкополые шляпы цвета своих странных, явно сыскных, плащей и в следующую же ночь привычным образом изловили звонкоголосого пса, а за его хозяином предприняли надлежащую слежку.

Была ли в том особая надобность никто в ту ночь нисколько не задумался и не узнал. Просто была песня да вдруг взяла и пропала, и всё поставила на своё: сладко уснули девицы, а молодые люди внезапно пришли в себя…

Но не было бы легенды, если бы события не имели продолжения на следующее утро. На рассвете пробудился хозяин похищенной псины и забубнил про себя:

— Сорок три, девятнадцать... Сорок три, девятнадцать... Сорок три, девятнадцать...

Он всё бубнил и бубнил, но нисколько тем не тревожил бедных соседей, у которых и своих проблем да и чудачеств хватало. Вот пёс — то да, что мог то мог! А уж как пел!.. Это тебе не “сорок три, девятнадцать”!

Чаще всего повторял эти слова безутешный хозяин у пустой конуры, обернувшись лицом на восток. Усыплённый пёс уже не мог увидеть страданий потерявшего его человека. Зато оба гицель-сыщика за поведением своего подопечного следили пристрастно, и будь бы их подопечный псом, усыпили бы и его, натолкав яда в хрупкие куриные косточки, столь лакомые для полуголодных четвероногих…

Вечером, когда хозяин ушёл в свою столь же нищую как псиная конура хибару, гицель-сыщики строго от будки прошли сорок три шага на восток после чего ещё девятнадцать шагов на север, поскольку на юге плескались воды Голубой лагуны. То, что они увидели, не вызвало у них никакого сомнения. Именно в том месте стояла иная конура, в которой точно так же жил полуголодный пёс, который той же ночью столь же прекрасно запел.

О том, что и этого пса постигла та же участь — не приходится говорить. Гицель-сыщики в тот же вечер стали ко всему прочему и доносителями, исказив суть увиденного и изобразив внезапных хозяев-координатовещателей врагами Города и Отечества.

А как принято поступать с врагами в городском магистрате знали со времён преступной блудницы Донии и её беспечного покровителя Орла Ши. Посему было немедля решено интернировать всякого координатовещателя на Штормовые острова, где и держать до лучших времён в полной изоляции.

Но лучшие времена обычно для сосланных не наступали. Самые смелые из них уплывали на древесной щепе в дикие страны за море Каннибалов, в то время, как более робкие, ослабшие от тайфунов и бескормицы, угасали уже навсегда, и их хоронили в отвалах береговой дамбы, превращая её в братскую могилу из ни в чём неповинных…

Псы в Городе пели едва ли не каждую ночь, случалось, что и по несколько сразу. На утро эти собачьи хоры предрекали расправу. Со временем в расправу попали и уважаемые члены городского Магистрата, и их близкие, а гицель-сыщики, чьё число из-за нужд защиты Отечества возросло до тысячи, выискивали всё новых и новых координатовещателей, пока те вдруг не заговорили загадками:

— Пропускаю, тринадцать... Семьдесят два — пропуск, — выдавая только по одной координате, что привело гицель-сыщиков к проблескам интеллектуальных усилий.

В сумме приложения этих усилий весь Город был разграфлен на квадраты, каждому жителю было предписано держать хоть старого пса, хоть крохотного щенка. Не держали же собак только гицель-сыщики, поскольку их каста занималась уничтожением поющих псов и выявлением провокаторов, которыми они сами, верные слуги Города и Отечества, быть не могли…

Серые плащи были повсюду. Жители находились под их неустанным надзором, но вычисление тех, кто будет из-за причуд своего певчего пса обречен завтра, были неэффективны. Потребовалась наёмная армия математиков из числа обреченных на предательство, и иной математик, случалось, вычислял координаты собственной ссылки.

Самих же поющих псов было усыплено столь много, что в память о них горожане даже соорудили мемориал памяти Поющих псов, а вокруг него разбили маленькую уютную площадь, тогда как памяти о сосланных на Штормовые острова предателях Города и Отечества в народе не оставалось...

Жил в те страшные времена в Городе юноша, которому из городского Магистрата пришло предписание занять пост Городского Вычислителя только за то, что с детства тянулся Бдир, а так звали юношу, к поощряемой гицель-властями игре в “морской бой”.

И жила на соседней улице необыкновенной красоты девушка Тирба. Бдир и Тирба даже не ведали друг о друге то той поры, пока не наступило их совершеннолетие и им обоим было предписано получить для досмотра щенков-индикаторов их верноподданнического поведения.

Так уж получилось, что соседи с некоторых пор стали сторониться соседей, а обучал своих собственных детей каждый у себя дома, подальше от завистливых глаз и возможной клеветы на чад своих до времени недозрелых.