Таинственно-обыкновенные твари Ифижа

1

Бурлящая червоточина извергала чувства, эмоции, жизни, людей и целые города, иногда даже соприкасающиеся черные воронки, образующие пространственный разрыв, а я попросту стоял неподалеку — через кабинки две, не больше. Слышно было, пожалуй, лишь сквозняк, тянущий за собой полоску пассажиров в виде шутливых и улыбчивых микроорганизмов, летящих зайцами от разбитого окошка в подвал, а далее — куда-нибудь, где побольше народу.

Моё тело невнятно пробиралось через лес, горы, луга и степи, цепляясь курткой за батарею в стене, гниющей и смущенно глядящей шляпками гвоздей по сторонам — кто-то неистово стремился их вырвать, но покончил с этим на половине сделанного, как и со всеми видами ремонта в этом пристанище, возможно, но не уверяю за неимением статистики, — мыслящих. За мной плелись, прыгали, летели, ползли и катились колесом фантомные, одинаково заинтересованные и отлично друг от друга наделенные обязательствами перед собой, своим кошельком и родственникам беглецы, спешащие кто куда: на игрища; к духовному наставнику; за мимолетным перекусом; пройтись туда-сюда в надежде, что их тело самостоятельно займется чем-то полезным, но безысходно пронизанные декадентством до атомов левого полушария (кто-то и правого).

Театр со случайными спектаклями, вопрошающе предпринятыми для привлечения зевак, а также читки и короткие монологи искусственного и искусного характера обволакивали первый этаж, представляющийся с низким поклоном и хрустом в спине, предшествующем глухо-звонкому хрипу в трахее, весело, чуть угрюмо и безучастно — что по обыкновению бывает от безысходности и определенного размаха разочарованности в аудитории или своей роли для представленной аудитории — разлегшийся, словно сам он был дворовым псом на солнцепеке.

Я двигался, а может и плелся, но явно совершал движение, размеренно переставляя ноги. Зубы риска кусались, но раздавшийся звонок терял вес, а следовательно, из этого терялся сам в своем звуке, образуя очередную червоточину — уже на первом этаже. В моём кармане сидел некий Околопрыгато VI — Прыгато для друзей, владельца библиотеки на соседней улице и моей зубной щетки, с которой у него, кажется, был некий роман в прошлый четверг на четной неделе нечетного месяца. Прыгато был из тех, кто вечно ёрзал, интересовался, стремился высунуться из кармана воображаемого пиджака — я носил лишь футболки, а для пиджака пока что слишком молод — и с кем-нибудь заговорить, но он был исключительно мой — в том числе плодом моего эмоционального состояния и когнитивных дисфункций, падающих на меня и цепляющихся мертвым грузом после каждого занятия.

— Куда мы катимся? — вопрошал Прыгато.

— Раз катимся — есть площадь, по которой можем катиться, а раз мы совершаем относительно плавное и непроизвольное движение в пространстве и относительно прочих измерений бытия, то из этого следует то, что соответственно тому и следовало бы для каждого, кто в принципе решил бы катиться или оказался субъектом синопсиса с главенствующим элементом в виде движения по типу переката или качения, созданного неким, полагаю...

— Сценаристом, конечно, — то очевидно, не буем об этом. Я к тому, что пообедал бы булочкой, соком, невнятной капустой и украденным чаем, возможно. Такое можно реализовать, а?

— Ну конечно же! Почему бы и нет, волосатый друг? — я был определенно расстроен, взволнован и огорчен к ряду тем, что Прыгато сообразил о походе в столовку чуть раньше меня — любителя столовой невиданного до нынешних времен.

— Катись, катись же на второй этаж!

— А к чему нам это относительно плавное движение? Просто прошагаем лестницу, затем пробежим коридор — вообразим, что занятие кончилось.

Так мы и поступили. Ноги — шагали, я — следил, пушистый товарищ Прыгато — думал, размышлял, думал думу и заключал нечто невероятное, но тут же забывал, возвращаясь к насущным делам.

Второй этаж начался так внезапно, что я — да что уж тут — даже сам Прыгато, спящий после дум — свалился, покатился к перевалочному островку, устланному красными коврами — которые, впрочем, держались тут как домашний скот — и украшенному настенной пробковой доской с объявлениями о супе-пюре из ядерного гриба и новой волне коррупции, которая была такой родной, что, кажется, могла поцеловать меня перед сном вместо мамочки.

Спустя некое, точно не дающееся подсчету, время, мы с другом добрались до столовки — обители всея сущего, что является и представляется сущим и желает им являться и представляться — имеет визитку, что по обыкновению для него, — порой и не по воле своей собственной.

— В меню сосиски, капуста, суп-пюре из объявления, пара достойных салатов и прочее, чем питаются неразборчивые умы — или просто те, у кого кошелек что-то жмёт, кажется.

Красивые глаза, стройные ноги, широкие плечи, бородатые подбородки и разнообразные конфессии собрались в одном месте, но с тем распределились в определенной неопределённости. Мы с Прыгато сидели гордо — нам было некуда спешить, а тут такое ценилось. Общались тоже неспешно, иногда при помощи монолога или языка жестов, а порой и мысленно, опираясь исключительно на подсказки мимикой правой стороны лица. Многое стоило обсудить, с тем многое и не стоило того, чтобы быть обсужденным. Мы говорили долго — я даже смог допить черный чай без сахара и лимона с пакетиком в чашке — иногда разглядывали обитель в поисках забывшихся, но невероятно важных для обсуждения тем, которые служили вместилищами новых тем, а те, соответственно, делились на новые и новые.

Неопределённый по временному признаку Вавилон строился, а мы с Прыгато говорили про всеразличнородных философах, знаменитых представителей человечества и кухонных работников столовой, но их было так много, а отношения между их концепциями и деяниями так различны, что мы дошли даже до наматывания заварки на кружку без ручки.

Третий этаж, кажется, не сулил ничего хорошего, поэтому мы решили остаться тут на столько часов, мгновений, лет, квантовых единиц, нематериальных отрезков сущего, что и позабыли кто мы есть, для чего мотаем заварку на кружку без ручки и с какой целью ищем ту самую цель. Тут зашёл он — гордый представитель, представился и спросил меня: