Там, где нас нет

Там, где нас нет

– Виновен, – голос судьи эхом разнесся над головами присутствующих в зале суда. Я изучал рисунок на протертом линолеуме, потому что больше смотреть было некуда. Чужие люди окружали меня, тыча пальцем и обвиняя в том, о чем даже толком знать ничего не могли. Гнилые люди, с темными, прогнившими в своем ограниченном мире фальши и несправедливости душами. За неимением других развлечений, найти козла отпущения, приписав ему всевозможные грехи, было лучшим занятием для этих старух и тех, кого по привычке называли мужчинами. Что еще делать им, хватающимся за последние уходящие дни своей никчемной жизни. Им, брошенным и никому не нужным, даже собственным детям. И мне было почти плевать на все, что происходило вокруг, даже на то, что среди этого смрада лжецов находилась моя мать. Я давно смотрел на нее так же, как и на всех остальных, но все же мне было ее по-своему жаль, и надежда, крохотная, как хлебная крошка, теплилась в моем пока еще не окаменевшем подростковом сердце.

– Виновен! – орала толпа седовласых беззубых стариков. Лица, искаженные злобой, окружали со всех сторон, а запах перегара жег грудь, и тошнота то и дело подступала к горлу. – В тюрьму его. Казнить, – раздавались с разных сторон голоса перебивающих друг друга недолюдей. Еще чуть-чуть и они перегрызут глотки друг другу, и лишь присутствие представителей власти останавливало их и не давало вцепиться в волосы соседа, готового сплюнуть комок противной липкой слюны, скопившейся во рту, прямо под свои ноги.

– Ты мне больше не сын! – я лишь сжал челюсти, услышав хрип пропитого материнского голоса. Странно, что до этого она меня им считала. Каждое утро я просыпался с мыслью, что мешаю ей жить. Она называла меня приемышем, неудачником, бестолковщиной. Часто говорила, что если бы меня не было, то ее жизнь не превратилась бы в то, что сейчас есть, и ей не пришлось бы корячиться на нелюбимой работе, дабы прокормить никчемных спиногрызов. Я мечтал сбежать, строил планы, подыскивал работу. Мне нужно было найти место, куда бы я мог уйти. Почему я этого еще не сделал? Причина. Веская, как пакт о ядерном ненападении. Сестра. Я посмотрел в зал. Среди сливающейся в единое мутное пятно седовласой массы, она выделялась, как подснежник, пробивающийся сквозь асфальт. Бледная кожа ее стала еще бледнее, прозрачно-зеленые венки проступали на шее и, разветвляясь, будто лапы какого-то мифического существа, цеплялись за ее скулы. Тонкие, плотно сжатые губы дрожали. Широко распахнутые глаза цвета кожуры зрелого ореха каштана наполняли слезы. За все время она ни разу не шелохнулась, лишь изредка беспокойно подрагивающие густые веерообразные ресницы выдавали ее волнение. Я ощущал ее боль, как свою.

***

Тот вечер я не забуду никогда. И если бы меня спросили, изменил бы я прошлое, будь у меня такая возможность, то я бы ответил, что нет. Мне семнадцать. Через год меня должны забрать в армию. За этот год я обязан что-то придумать, чтобы вытащить нас из этого дерьма. Я, наконец, устроился на работу. Пусть на улице, пусть подбирая мусор, в котором валялись слюнявые бычки от дорогих папирос и сигар, но это лучше, чем ничего, тем более, что это не единственная хорошая новость. Я успешно сдал вступительные экзамены, и со следующего года начнется мое обучение в стенах строительного колледжа. Попробую договориться о комнате в общежитии, и заберу туда Нику. Я шел довольный, словно кот, нализавшийся валерьянки, и светился, как бриллианты на пасхальных яйцах Фаберже. Жизнь налаживалась…

Я вошел в квартиру, отпирая дверь собственным ключом. Замок впервые легко поддался длинному серебристому стержню со стершейся бородкой, будто торопился впустить меня внутрь. Подозрительную тишину нарушало какое-то невнятное мычание, которое исчезло сразу после того, как раздался глухой стук непонятного происхождения. Наверное, соседи буянят. Не разуваясь, я направился в комнату, чтобы быстрее поделиться прекрасными новостями с сестрой. Проходя мимо кухни, я заметил мать. Лежа на скрещенных руках, она даже сквозь сон обвиняла всех и вся в своей несложившейся жизни. Две пустые бутылки из-под дешевого алкоголя стояли под стулом, на котором она сидела, а третья полупустая грозилась упасть со стола при одном неверном движении пьяных рук. Несмотря на то, что я уже давно наблюдал подобные вещи, каждый раз мое сердце сжималось от невероятной жалости к этой женщине, родной и чужой одновременно.

Из размышлений меня выдернули странные звуки, издаваемые из комнаты сестры. Потерев лоб, я продолжил путь к комнате Ники. Распахнув дверь, я на секунду замер от зрелища, представшего перед моими глазами.

Пьяный отец сидел верхом на Нике, которая лежала в полубессознательном состоянии, будто она сама не трезвее его. Он пристукнул ее головой об пол и положил руку на шею, сдавливая. Вот, что за хрипы я услышал, входя домой. Вторая рука легла на оголенную молочную кожу небольшой, еще формирующейся груди. Ника и так-то была тоненькая и маленькая, а под этим лосем казалась еще более хрупкой. Отец поднял голову и посмотрел на меня мутными глазами, толстые губы его пересохли и он облизнулся, редкие жирные пряди нестриженых волос спадали ему на лоб и нервными движениями он отмахивался от них, как от надоедливых мух.

– Пошел вон, щенок! – прохрипел сквозь зубы он, и вновь склонился над сестрой.

Его слова сработали как пощечина. Я вышел из ступора. Обида и злость застлали мое сознание, когда я преодолел шок от увиденного. Не думая о последствиях, я метнулся на кухню и, схватив нож, вернулся. Я даже не вздрогнул, когда лезвие легко вошло в бок отца. Оттолкнув старика, истекающего кровью, я подхватил на руки Нику и ушел с ней в свою комнату. Я застегнул оставшиеся на ее рубашке пуговицы и накрыл ее одеялом. Сползая на пол возле кровати, я набрал номер скорой, а затем полиции. Приехали быстро. Я описал всю ситуацию, не упуская ни единой мелочи, а затем также подробно изложил все события в письменном виде.