Там, за рекой

Там, за рекой

Если выйти из калитки моего участка и повернув направо, немного пройти по переулку, то вы быстро упрётесь в лес, который только с виду покажется непроходимым и путанным. Смело ступайте по тропинке, ведущей под его своды, и идите всё прямо да прямо, пока не выйдете на берег тихой лесной реки. По пути, вам может показаться, что кто-то следит за вами, что вы не одни, что лес полон теней, но вам не стоит бояться: вы в безопасности, пока вы на этом берегу...
Течение у реки совсем медленное. Кое-где, кусты разрослись так сильно, что даже узкая байдарка с трудом может пробиться сквозь них по руслу и приходиться вынимать её из воды и обходить такие места по берегу. Каждую весну, после половодья, когда вода спадает, и речка снова становиться мелкой и тихой, на таких кустах остаётся висеть мусор, который вода принесли издалека. Сухие водоросли свисают сверху донизу, образуя подобие зелёного занавеса, за которым вьют свои гнёзда птицы. К середине июня такая стена становиться сухой и хрупкой и начинает понемногу облетать, а к осени полностью исчезает, чтобы появиться заново следующей весной. За одной из таких стен скрывается небольшой мостик – несколько скользких и почерневших от времени осиновых остовов перекинутых с берега на берег. Такие переправы обычное дело в этих болотистых местах. Их наскоро строят рыбаки и охотники и пользуются ими по многу лет, а после, делают новые, точно такие же. По этим брёвнам, вы можете сравнительно легко перебраться на другую сторону реки, и пойти дальше, в сторону болот, простирающихся на многие километры к востоку. Вскоре, страх окутает вас как предрассветный туман, и все разговоры утихнут сами собой, повинуясь безмолвному величию топей, и вы замрёте в сердце своём, и серый мох будет неотличим от серого неба, и деревья будут свисать с него как сталактиты, а птицы парить у ваших ног. Вы заблудитесь в себе словно в бескрайних пустошах и, по возвращению домой, дадите себе слово никогда не возвращаться сюда снова. Но болота позовут вас однажды, и вы не сможете противиться их протяжному, стылому зову.
Нас было трое тем утром. Витьку не пустили родители, и мы отправились без него. Сжимая в руках свои лёгкие бамбуковые удочки и поправляя рюкзаки, в которых лежали фляги с водой, нехитрая снедь и запасные снасти, мы споро прошагали по переулку и спустились к лесу, разрывая последние клочья тумана, который ещё висел, цепляясь за чёрные ветви ольхи. Несмотря на ранний час, было душно. Тяжёлый влажный воздух заболоченного леса обрушился на нас, и мы мигом вспотели и раскраснелись. Тысячи комаров взлетали из-под наших ног и протяжно зазвенели в неподвижном воздухе, но мы шли быстро, и они отставали, однако их место занимали всё новые и новые потревоженные стаи, и этому не было конца. Мы переговаривались коротко, стараясь сберечь силы, так как не были новичками в этих местах. Мне было почти 13, и я был самым младшим в компании. Кольке и Мишке недавно стукнуло 14, но они не задирали носа, по опыту зная, что если меня раззадорить, то я совершенно теряю голову и дерусь как сумасшедший. Азарт рыбаков горел в наших глазах, когда мы гуськом переходили мостик и шли вперёд, не оглядываясь и не совершая привалов, только изредка прихлёбывая из наших походных фляг, ополаскивая рот и сплёвывая воду наземь. Нашей целью было самое крупное из пяти небольших безымянных озёр лежавших по ту сторону реки, на краю старых торфоразработок. По слухам, там было полно непуганой рыбы, и это был вызов, уступить которому мы не могли.
Выйдя на край болот, мы свернули направо, и пошли по влажному мху, точно по огромному, мягкому, мерно покачивающемуся под нашими ногами водяному матрасу. Утреннее солнце ярко светило в безоблачном небе, и влажные испарения болот дурманили наши головы, как дурманит молодое вино. Комары отстали, но их место заняли огромные слепни, от которых нельзя было убежать, и мы вынуждены были непрерывно обмахиваться ивовыми ветками, ругаясь в полголоса. Я шёл последним, и всю дорогу мне казалось, что кто-то идёт следом за нами. Я несколько раз останавливался и говорил об этом ребятам, но меня поднимали на смех и говорили, что я просто трус. Мы шли дальше, но тревожное чувство преследования не покидало меня и как вскоре выяснилось, я был прав. Витька догнал нас уже на подходе к озеру. Он был без сумки и без удилища, и сказал, что сбежал из дома через окно второго этажа и бежал всю дорогу. Он вовсе не выглядел запыхавшимся, но он был с нами и мы по достоинству оценили его поступок. Найдя подходящее деревце, совместными усилиями мы срезали его и быстро изготовили для Витьки довольно тяжёлое, но весьма сносное удилище. Я дал ему запасную леску с крючком и грузилом, а у Кольки нашлись лишние поплавки. «Вооружив» таким образом, нашего товарища, мы продолжили наш путь к пяти озёрам и вскоре были на месте.
Топкие берега озёр поросли камышом и до чистой воды порой нужно было добираться не один десяток метров, но западный берег пятого озера шёл по песчаной косе, и оттуда можно было закинуть удочки. Пробираясь в камышах мы часто петляли, обходя слишком топкие места и теряли друг друга из вида. На одном из таких поворотов, я обернулся и увидел, что Витька стоит неподвижно и смотрит на меня с застывшим лицом, полным ужаса и страдания. Его рот был открыт в немом крике, а из глаз катились крупные слёзы. Камыши скрыли его от меня, а через мгновенье я снова увидел его, как ни в чём не бывало пробирающегося по моим следам, держа своё импровизированное удилище высоко над головой, чтобы не зацепить и не оборвать тонкую снасть. Но то ужасное видение прочно засело в моей голове, и я старался не отставать от ребят, почти наступая им на пятки, чем вызывал их раздражение.
Чайки метались над нашими головами и кричали что-то с высоты и никак не могли успокоиться. Они пикировали и вновь взмывали ввысь, и их крики гулко отдавались в моей голове. Мне было страшно, потому, что я вдруг подумал, что это не мы потревожили их, а кто-то ещё, идущий рядом и невидимый нам за стенами камыша, но отлично заметный с высоты.
На косе мы разошлись, чтобы не мешать друг другу, и закинули наши снасти в тёмную воду, остро пахнущую болотом. Клевало плохо и слепни жутко досаждали, и только Колька, к нашей жгучей зависти, таскал окуней одного за другим, и счастливо смеялся, укладывая их в садок. Я поймал только пару средних карасей и на этом клев окончательно затих. Мы пришли слишком поздно, когда солнце уже было высоко, и решили в следующий раз выходить из дома с самым ранним рассветом, почти затемно, чтобы успеть на место до жары. Колька с Мишкой запалили небольшой костёр, а я пошёл за Витькой, который не отзывался на наш зов. Я нашёл его там, где и оставил, на берегу озера с закинутой удочкой, лежавшей в воде у его ног. Он ничего не поймал, потому что неправильно выставил глубину и его поплавок сиротливо лежал на боку, но Витьку, кажется, это совершенно не беспокоило. Он безмятежно смотрел на гладь воды и не видел ничего вокруг. Я тронул его за плечо, и он вздрогнул, поднял из воды удилище и принялся сматывать снасти. Его взгляд был полон такой нечеловеческой тоски, что я снова ощутил страх и поспешил обратно, не дожидаясь его. Мы сытно поели, поделились впечатлениями об увиденном, в который раз с завистью восхитились великолепному улову Кольки и легли в тени приземистых сосен, чтобы переждать жару и двинуться домой после обеда. Сон быстро сморил всех, кроме меня и Витьки. Мы сидели по разные стороны потухшего костра и молчали. Он был непривычно тих этим днём, не шутил и не пытался меня поддеть или устроить какой-нибудь розыгрыш со спящими ребятами. Он даже не был огорчён тем, что ничего не поймал. В жаркой полудрёме я смотрел на него сквозь ресницы, и мне казалось, что порой его лицо странно гримасничало. Оно словно уродливо искажалось на какие-то считанные мгновенья и приобретало ужасающий вид. Но жар и усталость настолько опьяняли меня, что я пребывал в какой-то полудрёме, притупляющей все мои чувства, и воспринимал всё происходящее как некий сон наяву. Спустя какое-то время Витька лёг на землю и застыл, а я, убаюканный пением камыша, накрыл своё лицо панамой и тоже уснул.
Не знаю как, но мы проспали долго и, поднявшись, стали спешно собираться, обвиняя друг друга в том, что никто не остался стоять «на часах». Было около шести, когда мы, наконец, двинулись в обратный путь, и все торопились, понимая, что и так слишком задержались, и что нас обязательно буду ругать дома. Только Витька не волновался, хотя ему должно было бы достаться больше других за его побег. Распаренные за день болота пахли горячим мхом и гнилой древесиной. Слепни снова зверствовали, но мы уже привыкли к ним и почти не обращали внимания, упорно вышагивая по мягкому покрывалу мха.
Когда розовая мгла начинала окутывать небо, мы свернули в лес и, немного поплутав, вышли к реке и двинулись вдоль её берега в сторону переправы. Полумрак леса оживил наши силы, но странное дело, мы шли молча, словно что-то нехорошее было разлито в воздухе и ощущалось всеми как ощущается душное предчувствие скорой грозы. Подгоняемые неясным страхом, мы незаметно ускоряли свой шаг и вот уже почти бежали вдоль змеящегося русла, и наши двойники скользили в чёрной воде слева от нас, и мне всё казалось, что один из них бежит как-то не так, словно забывая вовремя переставлять ноги, и волосы шевелились на моей голове. После долгого перехода всех мучила жажда, но вода в наших флягах давно закончилась. На одном из поворотов, Мишка не выдержал и, спустившись к самому берегу, встал на четвереньки и стал пить воду прямо из речки, не зачерпывая, по-звериному. Мы последовали его примеру, и пили долго и жадно, всё, кроме Витьки, который тоже опустился на четвереньки, но не пил, а с удивлением смотрел в воду, которая неспешно текла перед его глазами. Утолив жажду, мы тревожно огляделись, точно и вправду были дикими зверьми, вскочили на ноги и продолжили свой нервный бег.
Первым через мостик перебежал Мишка. Следом за ним протопал я и, тяжело дыша, остановился подле него. Следующим был Витька, а Колька, обременённый своим уловом, бежал последним, пыхтя от усталости. Но у самого мостика Витька вдруг застыл, и словно очнувшись ото сна, с изумлением огляделся вокруг. Нетерпеливый Колька обогнул его, слегка задев плечом, и перебежал к нам. Но Витька всё медлил, осматривая свои руки и мостик и нас на противоположном берегу, а потом и вовсе отступил назад и замер неподвижно. Мы позвали его, но он промолчал, а потом, его лицо неожиданно потемнело, и рот растёкся в кошмарном крике, точь в точь как тогда, утром, в камышах. Он кричал с надрывом, с ужасом, со смертной болью в глазах, но совершенно беззвучно, точно в немом кино, и этот крик ударил по нам словно тугой порыв ветра. Побросав удочки, мы бросились бежать сломя голову, не помня себя от страха, лишь чувствуя как этой жуткий, жгучий, неимоверной силы ветер бьёт и бьёт в наши спины, словно прогоняя прочь. Мы вылетели из леса на переулок и разом оказались в гуще людей. Наше появление вызвало странное оживление, словно все дачи давно поджидали нас здесь. Но мы не обратили на это внимание и, сбиваясь и перебивая друг друга, стали кричать, что с Витькой что-то случилось, что он остался в лесу и что ему срочно нужна помощь. Нас слушали в гробовой тишине и мы не понимали, почему люди смотрят на нас как на прокажённых. И тут я заметил Витькиного отца. Его высохшее, помертвевшее лицо с глубоко запавшими глазами в чёрных кругах глазниц уставилось на меня точно лицо мертвеца, и я вдруг понял, клянусь вам, я всё понял в тот ужасающий миг и застыл онемевший и похолодевший, словно сама смерть, заглянула мне в душу.
Тем утром, вскоре после нашего ухода, Витька, страстно желавший попасть на озеро, но запертый дома родителями, выбрался из окна второго этажа и хотел спрыгнуть с него на землю, но оступился и упал вниз, напоровшись боком на торчавший из земли сухой кол, который пробил его насквозь. На безумные крики умирающего мальчика сбежалась вся округа, но никто ничем не смог ему помочь. Когда он догнал нас, там, за рекой, он был уже мёртв, и его тело везли в областную больницу.



Отредактировано: 19.02.2024