Татьянин крест

Татьянин крест

Татьяну в родном селе считали не от мира сего. За глаза нередко называли помешанной. Хотя, казалось бы, что странного… Женщина как женщина, несчастная только – так тоже говорили.

Внешне она старалась не выделяться. Сельчанки всё больше молодились, джинсы и футболки носили, будто студентки на каникулах, а Татьяну видели в скромном платье и всегда – в платке. Этого тоже не понимали, ведь была она для всех городской. Уехав ещё совсем юной из родных мест, отучилась в пединституте и проработала почти три десятка лет учителем истории. Недавно вот только вернулась. Зачем-то… Это тоже обсуждали: будь она в ладу с умом, поступила бы так? Из города, где удобства, все магазины под боком, и в село, где даже асфальта нет? Ещё не понимали – была Татьяна миловидной, с правильными чертами лица и необычайно выразительными карими глазами, которые всегда смотрели смело и прямодушно, потому мало кто мог сдержать их упор. С годами красота её не поблёкла, но замуж Татьяна почему-то так и не вышла… И это в городе, где – не как тут, а тысячи женихов!

– Характер упёртый, а надо быть мягче, податливей! Вот потому и без мужа! А без мужа – как без головы. Да по ней и видно! – шли и такие разговоры.

Никто не знал, как тянуло, а порой неудержимо рвало её, будто ветрами, чтобы сорваться и улететь из надоевшего чужого города в родные места. Как мучали её сны о реке, восходах и закатах, о покосившемся крылечке. В этих снах даже запахи были – сена, свежей опилки, тракторной солярки, и все они казались одинаково милыми, терпкими и зовущими. Не раз собиралась она всё бросить и бежать домой, но никак не решалась. Но вот в их школе сменился директор, с новым – молодым и нагловатым, не удалось найти общий язык, и Татьяна однажды не сдержалась, ответила ему холодно и метко на нетактичное замечание, а на следующий день пришла на работу уже с заявлением…

Так она изменила жизнь, и, не доработав совсем немного до пенсии, вернулась в родное село, где жила одна в родительском доме, который долго и основательно приводила в порядок. И быстро поняла: оказалась она тут вроде и своей, но и чужой. Односельчанки надменно подсмеивались, иногда в пересудах даже и сочувствовали, но если кто из мужей нет-нет, да решался предложить бывшей городской учительнице поправить забор или что по хозяйству помочь, тут же устраивали им скандал. Ещё как ревновали! Да, не растеряла красоты Татьяна, но что толку, ведь – не от мира сего она…

Сама же никого ни о чём не просила Татьяна – привыкла справляться сама. Ещё всех удивляло, что из города она через столько лет вернулась с тем же потёртым старым чемоданом, с которым и уезжала. Не было в нём ни денег, ни драгоценностей. Ничего, кроме книг, справок, копий из метрических книг и газетных вырезок не скопила и нажила она за столько лет в городе! Ни у кого, кроме отца Максима – настоятеля храма из соседнего села, весь этот её «нафталин» интереса не вызывал.

Казалось бы, ну и что такого – одинокая, пусть странноватая, за что же столько внимания, нередко замешанного на злобе? А дело было как раз в этом «нафталине». Однажды на собрании в клубе Татьяна выступила, сказав, что село их Красно-Новостроево до революции называлось Покровским – по церкви Покрова Пресвятой Богородицы, которую снесли в тридцатые годы. Больше ничего не сказала – только важный момент из истории, но, как бывает, многие часто мыслят не фактами, а выводами, а в этом заходят подчас очень далеко. Вот и понеслось, будто Татьяна, никого не предупредив, самовольно добивается возврата прежнего названия селу. Даже слух прошёл, что она какие-то свои бумаги-справки в район уже отослала, а то и повыше, и что одобрение вроде как сверху получила – быть скоро опять Красно-Новостроеву Покровским!

– А значит, всем – мучься, паспорт – меняй, табличку на доме – меняй, туда плати, сюда плати, по всем счетам из нашенских карманов! И всё из-за какой-то помешанной городской, ишь ведь надуло её! Сидела б себе там и седела, и не гудела! – кричала в сельмаге местная неугомонная тётка Изосиха.

– Подумаешь, Покровское! Да из-за такой ерунды и такой сыр-бор нам? – добавляли спокойнее другие женщины. – Ну было и было, что ворошить-то?

И ещё говорили:

– Красно-Новостроево даже вроде как и получше! Сколько их разных там Покровских да Покровок – не сосчитать, а мы, может, вообще одни такие и есть!

Встречались у Татьяны и редкие доброжелатели – в основном из местных стариков, некоторые из них даже помнили, каким был тот самый белокаменный Покровский храм. Испокон веков для церкви выбирали красивое и высокое место, вот и в их краях воздвигли её на холме. Было то ещё в начале девятнадцатого века, средства дал местный помещик Суханов, но и крестьяне тоже кто чем мог – помогли, участвовали. Строили всем миром, и вышла не церковка, а загляденье! Раньше, вспоминали деды, храм издали хорошо было видать, кто по южному торговому тракту следовал – любовались, крестились. А ехало в те времена торгового люда очень много. И колокол какой был – по всей округе слышно!

Но пришёл новый век, принёс войны и революции, в двадцатые храм закрыли, а в тридцатые – взорвали. Опять же, вспоминали старики, одного заряда мало оказалось: дрогнули своды, но устояла церковь, только на бок опрокинулась, словно вздохнула и в молитве поклонилась небу. Потом уж, как снова в город съездили и заряд усилили, справились с ней:

– Так мы что ж, мальчишки были, бегали смотреть, как нашу церковь рушили. Мне отец всыпал потом, само собой, осерчал на меня, придавить могло. А мы да, поближе лезли, замучались нас отгонять. Попрятались в кусты, и тянемся глянуть, как галчата. Помню, вот так она, матушка, повалилась, прямо как человек! – рассказывал за чаем Татьяне местный дед, которого и в старости почему-то называли Витюшкой.