Телеграмма

Телеграмма

Думаю, ещё не одно поколение будет с содроганием вспоминать ту апрельскую ночь...

На следующий день, сидя на палубе «Карпатии», кутаясь в выданное мне стюардом шерстяное одеяло,  я с чувством, граничащим с благоговением, наблюдала за отважной Молли Браун, которая двигалась по палубе, как по гостиной своего особняка. Короткими чёткими указаниями она руководила действиями стюардов, призванных накормить, расположить и отогреть уцелевших. Её поведение в течение прошлой ночи и до сих пор, с момента, как нас, пассажиров шлюпок, подняли на борт «Карпатии», не могло не восхищать. Мужество этой женщины поражало, особенно  на фоне поведения некоторых мужчин...

Я на секунду прикрыла глаза. Спать хотелось смертельно, но стоило смежить веки, как  в ушах раздавались крики, грохот, скрежет, плач, а перед глазами   взмывал вверх обледенелый борт, и у леера – Джереми. Мой Джереми, который остался там.

Проходящий мимо стюард отвлекает меня, чуть ли не силой вручая мне кружку с горячим сладким чаем. Я жадно обхватываю горячие бока кружки. Усмехаюсь про себя: ещё вчера вечером чай нам подавали в костяном фарфоре, прозрачном, невесомом, в чашечках, стенки которых были едва ли толще лепестка жасмина, а сейчас? Сейчас мы рады жестяной кружке, лишь бы в ней было что-то горячее.

Пальцы, отогреваясь, болят нестерпимо, и мне страшно: что, если это навсегда? Что, если я больше не смогу печатать? Как я буду тогда жить? О возвращении я не могла думать, одна мысль о том, чтобы вновь пересечь Атлантику...  нет! Никогда.

Чай остыл, и на меня вновь накатили воспоминания о пережитом, а вместе с ними – тоска.  Стыдно признаться, но в какой-то момент я пожалела, что не осталась там, на палубе, рядом с другими, кто лежал сейчас под толщей  чёрной ледяной воды...

Но укоризненный взгляд  Джереми вернул меня в реальность. Я обещала, когда мы прощались там, на палубе, за минуту до того, как шлюпку спустили на воду, я обещала ему, что напишу обо всём, что здесь случилось. Он так верил в меня,  разве я имею право подвести его?

Я растирала ноющие пальцы и пыталась не думать о прошедшей ночи. Рядом со мной женщина кутала в одеяло плачущего малыша и рассказывала ему, что скоро они приплывут в большой красивый город, и там их встретят бабушка и дедушка, и они все вместе будут жить в красивом доме, где много-много этажей. Она рассказывала, а я думала о том, что меня в Нью-Йорке никто не встретит. Та телеграмма, что я отправила Ричарду, решила всё. Но я не жалела. Ни секунды не жалела: Ричард заслуживал правды.

Когда вдали показалась бухта Нью-Йорка, у бортов столпились все – и пассажиры «Карпатии», и те, кто спасся с «Титаника». Матросы то и дело просили не толпиться у борта, напоминали о возможных опасностях, но пережившие катастрофу и те, кто невольно стал сопричастен ей, меньше всего думали о риске, когда встреча с землёй,  воссоединение с родными, возвращение в ряды живых были так близки.

Я не выходила из своей каюты до того момента, когда  у сходней остались  последние покидающие пароход, ставший для нас Ковчегом. Я видела ту толпу, что собралась на пристани, невероятную, необъятную толпу. Страшнее всего было, что вся эта масса людей встречала прибывающий корабль молча. Из-за этого казалось, что «Карпатия» причаливает в абсолютной тишине. В этой тишине терялись все остальные звуки – шум города, рёв корабельных сирен, крики чаек, гудки автомобильных клаксонов...

Время от времени над толпой вспыхивали белые блики магниевых вспышек: повсюду, повсюду на причале стояли репортёры.

Меньше всего мне хотелось  выйти под прицел  фотоаппаратов. Да и вообще мысль о том, чтобы оказаться в толпе, пугала меня до ужаса. Мне казалось, что я не смогу ни двигаться, ни дышать...

Кажется, помощник капитана, следивший за спуском пассажиров, понял моё состояние. Когда я подошла к сходням, он мягко придержал меня за локоть, жестом подозвал группу матросов, которые ждали  своей очереди покинуть борт. Именно с ними я и сошла на берег. Одна.

Я обхватила себя руками и так и шла через  здание порта, не поднимая головы.  Лишь краем глаза я замечала группы людей, где кто-то плакал, кто-то не мог разомкнуть объятья, кто-то звал кого-то...

Пару раз меня окликали репортёры, даже пытались ухватить за руку:  «Мисс, мисс!», но я шла дальше.  Я уже думала о том, что вряд ли мне удастся взять такси, а до отеля, где отвели номера потерпевшим кораблекрушение, надо ещё дойти. 

Я  замерла перед огромными застеклёнными дверями:  мне хотелось набраться сил,  прежде чем сделать шаг и выйти на улицы Нью-Йорка. И тут меня окликнули:

- Ребекка!

Я бы не оглянулась – я ведь не ждала встречи. Но голос...

- Ребекка Доусон!

Я резко повернулась к окликнувшему меня и замерла. Ричард?..

Мой муж подошёл ко мне, как обычно, сдержанный, и внешне спокойный. Но впервые я видела, как блестят глаза моего мужа, а когда он прикоснулся к моему плечу, я почувствовала, как дрожит его рука.

Он наклонился ко мне и прижался сухими губами к моему виску. Я замерла: это было невозможно. Мой муж никогда не позволял себе проявления чувств на людях. Но, тем не менее – это Ричард, мой муж, человек, которому две недели назад я отправила телеграмму с  требованием развода, обнимал меня, стоя в дверях Нью-Йоркского порта. Когда он, наконец, отстранился, мне на миг показалось, что глаза его покраснели. А уже через мгновение он жестом предложил мне взять его под руку. Но я отступила на шаг, и, глядя в глаза своему мужу, спросила:

- Ричард, как ты здесь оказался?

- Дорогая, вся Америка знает, что «Карпатия» прибывает в Нью-Йорк сегодня.

- Я не об этом. Ричард, а как же телеграмма? Я отправляла тебе телеграмму две недели назад. Из Бристоля.

- Телеграмму? – вопросительно вздёрнутая бровь не оставляет сомнений: он не понимает, о чём речь. – Прости, я не получал никакой телеграммы. Там было что-то важное?

Я впервые вижу своего мужа взволнованным. И я вдруг вижу, отчётливо, ясно вижу, как важен ему мой ответ, как жадно он ждёт, что я скажу.