Темные желания

Глава 18

— Знаешь, родная, — держу я Эстель на руках тем же вечером, убаюкивая. — Я рада, что круг страданий этого рода закончится на мне. 

— Мама, — говорит Эстель. — Мяч! 

— Мяч, — улыбаюсь я. — Милая моя, когда же ты уснешь? У мамы был трудный день. 

— И еще мяч! 

— Какой больше? 

— Этот! 

— Покажи где еще есть предметы, похожие на мяч. 

— Вот, — показывает она пальчиком на настольную лампу в виде шара, а за тем еще на маленький тренажер для разминки рук такой же формы. 

— Ты молодец, — целую я ее в личико снова и снова. — Ты у меня такая молодчинка. Самая умная девочка. Такой ласковый и самый добрый маленький человечек. 

Начиная кружить ее, Эстель смеется и сильно сжимает мою шею в объятьях. Я смеюсь, держа ее маленькое тельце в своих руках, и тут она начинает вырываться, пока я не опускаю ее на землю и не иду за ней, пока девочка направляется в кухню, становясь около комода, крича: 

— Ложку, мама! 

Я даю ей то, что она хочет, и когда она берет ее в рот, тянется снова на руки. 

— Хочешь есть, доченька? — спрашиваю я у нее. 

— Нет. 

И она держала эту ложку во рту, пока не уснула у меня на руках. Она — все, в чем я нуждаюсь. Все мои желания, о которых я знаю, тоже она. Эстель определенно будет красавицей. Правильные черты лица, идеальные пропорции фигуры и бархатистая кожа. Красавица с изюминкой, шармом и искоркой. Неповторимая в своей очаровательной индивидуальности, совершенная в своей гармоничности и обладательница света, который будет литься даже из глаз. Непременно свет и непременно теплый. Холодный иногда. Нотка стервозности должна быть присуща, хоть это уже иная категория девушки. Любоваться правильными чертами и созерцать все остальное. Пусть думают, что холод в глазах исключает любование, как таковое, но нет. Эстель создает с самого рождения ауру, которую невозможно не любить. 

— Она, как и ее мама, не даст никому испортить свое доброе сердце, — входит Майкл в комнату. 

— Уже поздно, — говорю я тихо. — Нечего портить. 

— Даже если ты ангел, найдется тот, кому не нравится шелест твоих крыльев. 

— Читай меньше такой чепухи. 

— Ты так боишься, что кто-то посадит тебя в клетку. Ты уже в клетке. Ты сама ее создала. Она всегда будет с тобой, потому что куда бы ты не отправилась, от себя самой тебе не убежать. 

— Отличное окончание вечера, — поднимаюсь я с кресла-качалки, ложа Эстель в кроватку. Включаю видео-няню, и направляюсь к выходу. — Вернуть бы нашу первую встречу, Майкл. Я бы не пришла, ведь слишком люблю себя, чтобы быть с кем-то еще. 

— Вон сколько сердец ты уже собрала, а своего собственного у тебя, как не было, так и нет. 

— Зачем ты сюда приехал? — закрываю я дверь в детскую. — Я тебе, кажется, не разрешала тут находиться. 

— Лучше тебе мне ничего не запрещать, а то как бы я не плюнул на все запреты и тебе это боком не вылезло.

— Тебе не видно, но у меня коленки от страха подкашиваются. — Мы стоим лицом к лицу, и со свирепостью в глазах смотрим друг на друга. — Ты говоришь порой такие правильные вещи, являясь таким неправильным человеком. Со мной хоть все просто. Я плохой человек, и хорошим никогда не притворялась.  

— Снова оскорбления, да, Эс? 

— Снова правда, которую ты никогда не умел слушать! 

— Шрамы у меня от твоей правды. 

— У тебя шрамы? Видишь ли, смерть не касается тебя. Она забирает тех, кто нас окружает. Помнишь о смерти, в которой ты виноват? Я хотя бы заслуживаю быть высокомерной, а на тебе это даже смешно смотрится! 

— Ладно, хорошо, — проводит он ладонью по волосам. — Ты удивительно неприятная личность, но у тебя есть достоинство.

— Самокритика — двигатель прогресса. Когда я критикую себя, я становлюсь лучше. Когда критикуешь меня ты, то идешь нахер. 

— Эс, — пытался он успокоиться. — Идем выпьем чаю? 

Он улыбнулся, и я хотела сделать то же самое в ответ. Его черты лица были до изумления красивы. Когда он улыбался, то делал это всем телом. Глазами в первую очередь. Они искрились, и вот поэтому я видела Эстель в нем.

— Ладно, — выдохнула я. — Мы просто берем паузу. 

— Паузу. 

Майкл заваривал чай, а я села за стол и рукой придерживала голову. 

— Знаешь, опасно заваривать чай в большую кружку, так что мне маленькую, — сказала я легкомысленно. 

— Почему? — усмехнулся Майкл, хоть и непонимание на его лице было остро выражено. 

— Можно уже не вернуться к обычной чашке, хочется больше и больше, и точка невозврата пройдена. И вот ты ловишь себя на понимании того, что уже завариваешь его в трехлитровую банку, потом канистру, цистерну, и наконец в один момент макаешь пакетик в тихий океан. 

Плечи Майкла тряслись от тихого смеха, и когда он повернулся ко мне, все еще смеясь, поставил на стол чашки и чайник з заваренным чаем. Мне нравилось это. И несмотря на то, что я была той еще мразью, у меня кажется было сердце. Доброе сердце. И когда говоришь какую-то гадость даже Майклу — чувствуешь. Хоть и продолжаешь все это выговаривать. 

— Давай улетим? — склонил он голову набок.

— Самолет или коньяк? 

— Мне жаль, Эс, — стало его лицо серьезным в следующее мгновение. — Жаль, что я сделал все, чтобы теперь об твое сердце мог разбиться даже Титаник.