Тень в твоей крови

Тень в твоей крови

Девочка родилась незрячей. И оставить бы так, да как?!

— Эта хоть здоровая? — кричал папа у роддома. Полтора года назад их новорожденная дочка умерла от злокачественной опухоли.

Мама ответила утвердительно. Обнаружилось все через месяц.

— Мам, она не видит, — говорила бабушке мама, глядя в мутные серые глаза дочурки, — не реагирует на погремушки, а чужие голоса услышит — орет как резаная.

— Глупости! — бабушка и мысли не допускала, что родилась у них Иоланта. А потом коллегам так и говорила: Иоланта у нас родилась.

Начались мотания по больницам, чтение журнала «Офтальмология». Мама изучила вопрос досконально. Такие операции делаются не раньше двух лет, и стал быть, можно успокоиться. Пока однажды не прибежала подруга — та самая, у которой мама отбила папу в юности, и которая год с мамой не разговаривала. Принесла статью Федорова. Тот пишет, что операции по удалению врожденной катаракты надо делать как можно раньше, иначе — атрофия зрительного нерва и слепота пожизненная.

И снова больницы, Москва. Папины друзья — перестроечные магнаты, бандиты, криминальные авторитеты.

Зрение восстановилось на десять процентов, а не на сорок, как могло бы. Из-за болезни и нистагма. А так, славная девочка, здоровая, увесистая. Кудрявая и зеленоглазая. Из-за малюсеньких очков ее прозвали Профессором. Приключения только начинались: специализированный детский сад, школа при нем, которую ко второму классу закрыли. Развитие моторики (девочка до восьми лет не могла завязать шнурки или удержать ручку). Читать приходилось в очках с невероятными диоптриями, передвигая лупу по странице.

В интернат для инвалидов девочку не отправили, хотя иного выхода после закрытия спецшколы не было.

— Только через мой труп! — папа. Он дочь любил, что всех (особенно бабушку) удивляло. Мотался с ней везде, не оставлял в садике, стоило ей надуть губки. Садик и школу девочка ненавидела и чувствовала себя там одинокой и неприкаянной. Но там нужные аппараты для глаз, ненужная компания, с которой девочке никогда не хотелось играть, а порой и злая воспитательница приходила. Вечно доводила девочку до слез.

— Такие дети очень впечатлительны, — говорила маме врач, — центральная нервная система все-таки.

Детства девочка почти не помнит — смазанные лица, голоса, запахи, ощущения. Помнит, как дед курил на лестнице — высокий, тощий, в латаном-перелатанном трико. Помнит, как он напивался и ронял мебель на кухне. Помнит даже, как подговорила его пьяного пойти вечером гулять и вынесла в коридор его ботинки и телогрейку. И они куда-то шли, а девочка удивлялась, почему в свете фонарей телогрейка фиолетовая. Деду, конечно, влетело за ту прогулку, а девочка лежала на диване в родительской комнате и не понимала, что сделала не так.

Помнит растворимый кофе в зеленом термосе. Ощущение тепла. И пасмурный день за окном. Помнит, что боялась темноты до двенадцати лет, и если случалось засыпать одной, не выключала верхний свет.

Помнит бесконечных врачей, бабок-шепталок и дедов-шарлатанов, целителей и «заговорщиков». Первые три года жизни она засыпала на папином животе и с двухнедельного возраста путешествовала с ним по самым диким закоулкам. Теперь никак не выспится и дорогу не любит.

В девять лет появился Лева — папин знакомый по спортивной тусовке, с которым не виделись лет тридцать. Лева ударился в магию и, говорят, чудеса творил. Небезосновательно. Сотворил он с девочкой чудо, какого за восемь лет не могли добиться московские врачи. Девочка стала замечать пролетающего комара, видеть пар над чайником и тонкий волосок. Зрительные образы стали ярче и задерживались в памяти дольше.

Помнит девочка дни рождения родных и близких — праздничные столы с яркими салатами и тарелками, которые сама так любила расставлять цветочек к вилочке. Мамины вязанные свитера и папины кожаные куртки. Последние особенно впечатляли, и девочка мечтала обзавестись такой, когда вырастет. Машина, вероятно, тоже хорошо, но об этом можно не мечтать. Девочка и не мечтала, а представляла. Фильмы на внутреннем экране век стали отдушиной. Потом появились куклы, и девочка реализовывала свои постановки. Однажды сестра подслушала и пришла в неописуемый восторг от ее фантазии и подачи. Девочка удивилась, порадовалась, но на заказ творить не смогла и с тех пор внимательно смотрела через плечо, прислушиваясь к каждому шороху.

Сестра многому научила. Таблице умножения и пониманию стихов. А главное «фильтровать базар». Бережно относиться к чужим тайнам и к любому слову ей доверенному — даже если никто не объявлял его тайной.

Как ни странно, первый класс девочка окончила с отличием, хотя учеба давалась нелегко. До позднего вечера она сидела над тетрадками и старательно выводила буквы фломастерами. К доске приходилось подходить вплотную, чтобы хоть что-то разглядеть и разобрать почерк учительницы. И все-таки — отличница, одна из трех. Так и пошло. Правда позже обучение стало домашним, как в лучших домах. Учительница ей нравилась. Говорят, толстые — добрые.

— Если ты скажешь «давайте начнем с чтения», я упаду со стула!

Чтение по-прежнему не шло. Особенно на скорость. Девочка до сих пор недоумевает, в чем смысл этих гонок: почти никто из скорочтецов не понимает, о чем текст, зато строчит с пулеметной скоростью. А если недобор слов в минуту — умственно отсталый?

Помнит девочка соседку, которую, как выяснилось во взрослом возрасте, никто не любил за язвительность и «себе-на-умничество». Детей у тети Светы не было, и она с удовольствием носилась с маленькой слепандерой. Гуляла с ней по поселку, возила в цирк, знакомила с какими-то старушками в частных домах. Теперь девочка не вспомнит троп, которыми ходила, но помнит, что сказала ей однажды тетя Света, когда она долго плакала после ссоры с соседской девчонкой, назвавшей ее слепой. Точнее, называвшей неоднократно — девочка с пяти лет научена не обращать внимания на обидные выклики в свой адрес. Но малявка находила удовольствие в смаковании страшного слова.