Тени моей тень

Тени моей тень

Тени моей тень

«Потому что я люблю тебя и нипочему».

Дж.Керуак «Подземные»

Немыслимо. Немыслимо. Немыслимо.

Сейчас, вот сейчас он перекинет сумку на плечо. Осмотрит прихожую. Сморщит нос, потому что очки обязательно сползут, когда он, склонившись, будет искать ключи в карманах. Ежевато посопит, силясь вспомнить, что он мог забыть и где это может лежать. Потом его осенит, что еще не обут, и снова придется водворять сумку на тумбочку и разводить канитель с ботинками. Затем он решит, что ботинки надо почистить и примется искать губку. А обувшись, вернется в комнату за шарфом. И снова в поисках ключей по карманам. И съехавшие очки. И сползшая с плеча сумка…

Инга смотрит в окно, во двор, где скучающий мальчик в нечистой траве у подъезда выпасает смехотворную собачонку, но видит только этот танец, со взмахами рук, передергиванием плечей и шуршанием серого, мышастого плаща. Она видит сиротский, безлюбый затылок отца, своего Папандреуса, который почему-то всегда особенно трогает ее. Вот Папаандреус выходит наконец в проем двери. И все заканчивается здесь.

Скривившись на один бок, он тащится по тротуару к метро (брюки сзади уже заляпаны). Лицо торжественное и глупое, нижняя губа оттопырена – от осознания важности момента и собственно общей своей важности. Он не стоит на месте и не падает вниз, неудачи в семейной жизни не подкосили его. Он силен, если не сказать, могуч и полон надежд. Папандреус отжал себе топовое местечко в М – и сейчас он не просто так переезжает, наобум, наудачу, его позвали, пригласили, признали. К тому же приятная мелочь, бонус и конфетка к чаю – он будет читать лекции в одном из университетов. Папандреус никогда толком не помнит, сколько платить за квартиру, но преподает маркетинговые коммуникации. Инга знает, потому что Мамандер на этот счет как-то кричала жутко – «Какой на хрен маркетинг, ты даже не помнишь, когда у твоей дочери день рождения!»

Если бы можно было раздвинуть время, дома, воздух, дороги – втиснуться сейчас между ними двумя – удержать за руки, за подолы, штанины, ресницы, которыми они касались когда-то друг друга, словно две бестолковые бабочки по весне.

«Папа будет приезжать, как думаешь?»

«Да уж надеюсь, что не будет,» - Мамандер с силой грохает кружкой о стол.

«Развод?» - вздыхает Инга и про себя считает, как сердце ее колотится: «раз-вод, раз-вод».

«Да у ж надеюсь, что да».

Теперь Инга неизвестно зачем смотрит в окно. От того, что все время будешь думать об одном и том же, легче не станет. Это все равно, что разорваться на две части. Если бы было можно.

Они и правда считают оба, что не давили на нее. Что все прошло цивилизованно.

«Ты можешь сама выбрать – с кем хочешь жить.»

«Подумай, никто тебя не торопит.»

Папандреус сопит и выпячивает нижнюю губу, он смотрит в пол. Мамандер небрежно и в то же время продуманным изящным жестом покусывает дужку очков, которые ей совсем не нужны – она носит их просто «для стиля».

«Нечего даже канитель разводить – если суд – ребенка все равно со мной оставят».

Папандреус сопит. О чем он думает – бог его знает, но в общем, кажется, согласен. К чему лишние сложности? Кому они сейчас нужны?

Инга:

«А можно – год там, год здесь?»

«Ну как ты себе это представляешь? А школа?»

«Да плевать на школу».

Как они не понимают. Что нет. Что нет? Все нет.

«Разве не бывает таких решений, которых нельзя принять? Невозможно. Немыслимо. Как бы ты ни решил задачу, все равно ответ неверный.»

Если бы можно было. Разделить мир на слои. Раскатать на столе. Завернуть в него все, что любишь. Запечь. Съесть. Поместить внутрь себя. Не выпускать.

Инга у себя в комнате смотрит в окно. Мамандер на кухне (даже напевает, смотри-ка) - она довольна. Сначала она была довольна, что он съехал – на окраину, в новостройку, в неухоженную студию, куда Инга приходила по выходным, и он махал руками «Не разувайся, не разувайся, тут не убрано еще после ремонта». Теперь можно засунуть его еще глубже в прошлое – что если переклеить обои? Выкинуть хлам? Затеять все с самого начала? И наконец свободно, вдохновенно начать прыгать по ступеням вверх. Что значит - перестать топтаться на одном месте или вовсе сползать вниз, в отчаянии скалясь на того, кто заставляет тебя отступать. Да, вот так. На кухне кастрюли звучат весьма браво.

Инга смотрит в окно. Она чувствует, что не в силах сопротивляться тому, что сейчас произойдет. И вот оно - Инга за ее спиной, покусывая губу, начинает судорожно запихивать в рюкзак одежду.

«Я возьму документы.»

«Я скажу, что ничего не знаю. Или потеряла».

Инга решительная набрасывает куртку, засовывает ноги в угги, осторожно проходит мимо кухни, дверь хлопает - и вылетает на лестницу.

Инга у окна дрожит – еще бы - ей страшно, ужасно страшно – что она теперь такое? Что она сделала? Что случилось? «Пустячок1 и Пустячок 2»? И в тот же миг чувствует, как хорошо, как славно и весело бежать со всех ног по лестнице вниз, если знаешь, что бежать тебе еще далеко.

И в тот момент, когда Инга, бегущая за Папандреусом, вылетает из подъезда, Инга, оставшаяся с Мамндером, оборачивается, наконец, к собственной комнате. Не то, чтобы она не знала, что здесь ее ждет - крошечные взрывы – свидетели поспешного бегства повсюду – в шкафу, в ящиках комода, у кровати, но она ужасно рада их видеть. Иначе бы она решила, что сошла с ума.

- Инга, - говорит Мамандер, - с половником выглядывая из кухни, - что такое? Мне показалось, ты пошла куда-то?