Теория газового света

2018-й. глава 17

«Все умирают» – странная фраза. Гораздо естественнее сказать «никто не выживет».

Правда: однажды тебя все равно убьют – убьешься – ...ты убьешь.

Эти слова страшные, но обращаясь, ты уже не помнишь слов и ни о чем не можешь сожалеть.

Только плакать. Плачет, плачется раздираемым осколками горлом, трется в гортани, мешая дышать. Выталкивая воздух из легких отрывистыми всхлипами.

Точно в подражание скрипу рассохшихся ставень на ветру.

Царапанье ногтей по деревянному подоконнику... Визг слюнявого пальца, ползущего по заляпанному стеклу.

Отслоившиеся скорлупки краски забиваются глубоко под ногти, впиваясь в нежную кожу. Пальцы окрашиваются красным, к ним липнет белое, чешуей рассеявшееся перед глазами в переплетении стен, потолков, коридоров, полов и комнат, смешивается с пронзительной клубящейся серостью заоконных могил.

Ветер треплет еловые лапы, качает сосны, будто норовя свернуть вершины в узел, гнет линии, сцепляя их в клубки. Дождь сочится каплями яда, просачивающимися под гнилой рамой. Не серость.

Сплошная сизость.

Все оттенки мглы наслаиваются друг на друга, впитывая в себя кровяные капли с ладоней: прошло слишком много времени, их уже не замечаешь, – и слабо пульсируют в тишине, перед глазами, обращаясь темнотой.

Странно: чтобы создать черноту, нужно всего два цвета.

И немножко прозрачности по щекам.

Ты снова плачешь...

– Иди, там твоя опять закрылась. Никого к себе не пускает, – этими словами сосед по коммуналке встретил Кирилла на пороге прихожей – пропахшей луком и древней рухлядью, болтающейся на крючках для одежды. – Хотели дверь выбивать, но она орет, что, если кто-нибудь сунется, вены вскроет…

– Твою мать!..

Не раздеваясь, Кирилл кинулся вперед по коридору.

– Ненормальные, – смачно выдохнул сосед. Он что-то жевал, с циничным восторгом и упоением чужой трагедией провожая Кирилла взглядом.

Только такие трагедии и разнообразили их скучную, унылую серую жизнь…

– Ками!

Он прислушался. За дверью ванной была тишина. Ни плеска воды, ни всхлипов, ни вообще какого-то движения.

– Кир?

– Открой мне!

Брякнул шпингалет, и дверь со скрипом подалась внутрь. Кирилл вошел, тотчас же захлопнул за собой, запер и лишь потом обернулся. В потрескавшемся невротически-зеленом кафеле стен слабый свет дробился грязными, лоснящимися бликами. Пахло плесенью, хлоркой и водостоком.

Камилла стояла у края пустой эмалированной ванны, в одежде, лишь длинные рукава были закаты до локтя.

– Зачем ты это сделала? – он схватил ее за руку, поднося на свет. В слабом сиянии матовой потолочной лампочки на запястье показались грубые, жирно налитые кровью ровные порезы. Будто кто-то старательно, но при этом ожесточенно, расчерчивал кожу в тетрадную линейку.

От сравнения Кирилла передернуло.

– Мне опять было грустно, – негромко произнесла Камилла, опустив голову, словно и правда боялась обрушившегося гнева. – У тебя опять ничего не получается… Мне стало плохо. Я не могу себя сдерживать, когда мне плохо, ты же знаешь.

Чертыхнувшись, Кирилл быстро сбегал на кухню и вернулся с аптечкой. Камилла молчала. Темные спутанные пряди падали ей на лицо, закрывая глаза, только кончик носа и осунувшийся острый подбородок торчали, как у угловатой тощей девчонки-подростка. Она всегда выглядела младше своих лет.

Опустившись на колени рядом с ванной, Кирилл промокнул салфеткой ее запястья. Под размазанными следами пульсировали и переплетались фиолетово-синие жгутики-вены. «Она не успела до них добраться…».

Камилла молчала. Все это время, пока Кирилл промывал и перебинтовывал ей порезы, лишь взгляд ощутимо давил ему затылок.

«Хоть бы всхлипнула, – подумал он, сдерживая очередное терпкое слово, рвавшееся с языка. – Ну неужели ей совсем не больно?..»

Отряхнув с колен осыпавшиеся нитки, Кирилл выпрямился и скрылся в коридоре, чтобы через минуты вернуться со скомканным халатом в руках.

– Оденься, – кинул ей и, не оборачиваясь, вышел.

«Она снова это сделала…»

Стылая завеса света безмолвно стелилась в окно их с Камиллой комнаты, проходя невидимо сквозь его наплывающую поверхность, заливала тесное помещение за спиной предмогильным белесым холодом.

Вяло скукожившись, неприкаянно барабанил, перебирая по стеклу, дождь, как перезвон отдельных капель или прикосновения чьих-то пальцев, расползающиеся по отражению с той стороны окна. Где густеющей позеленью множилась и растекалась по ошершавленному подоконнику сухими ломтями коричневая плесень.