Тетя

Тетя

– Паша, что творишь, негодяй ты этакий?! – бабушка вопила, приближаясь и размахивая скалкой.

Несколько раз схлопотал по лопаткам и, заплакав, стал убегать. Спасаясь, взобрался на покатую крышу сарая. Один конец приходился кверху, а другой книзу – так, что со двора видно всю крышу. Именно поэтому бабуля все не могла угомониться и продолжала ругаться:

– Да чтоб ты сгорел! Дед твой на войне фашистов бил кучами, а ты?! Тьфу, на тебя, да и только! Ноги и руки обломать тебе мало. Галя, Галя!.. А ну–ка иди сюда, погляди на своего сына. Весь в тебя – без серого вещества. А ведь говорила я Максимке не брать тебя в жены. Нет, взял на мою и свою голову – кричала бабушка с искривленным от злобы лицом.

– Вер’ванна, да угомонитесь вы уже когда–нибудь или нет?! – кричала в ответ мама, выходя из дома во двор. – Достали! Бубните с утра до ночи. С ночи и до утра. Бэ–бэ–бэ и бэ–бэ–бэ, нет бы помочь: помолчать. Я что там, по–вашему, лежу на гамаке и коктейли попиваю?! Видите же, что дел невпроворот! Одна горбачусь, спину к вечеру не разогнуть. А Максим – хоть и люблю его – все равно не лучшее предложение, что мне делали. А знай я, что в придачу вы полагаетесь, так и вовсе задумалась бы. Вы ни меня, ни внука, так сына пожалейте… будете надоедать – брошу все и уйду! Вот посмотрю тогда на вас! На то, как вы будете днями напролет стирать, убирать, готовить, мыть, дрова колоть да сено косить! – истерично выпалила мать.

– Ишь, какая! Пугать вздумала. Я Максимку без тебя счастливым тридцать лет растила и еще пятьдесят смогу! Вы посмотрите на нее, аристократка, белоручка. Тьфу, на тебя! Я в твои годы и сено полями косила и танки ремонтировала, на войне мужиков на спине с поле боя выносила! – бабуля вытрясала молнии из пальца перед лицом мамы.

– Ой, Вер’ванна будет вам, а! – сонливо произнесла мать. – Будь я на войне вместо вас, я бы по три мужика выносила с поле боя. Да что там носить, я бы сама сражалась и фашиста била. Максима вырастили таким счастливым, что эта сволочь каждый день напивается, да так, что по ночам хуже свиньи хрюкает, – мать подошла к бабушке вплотную и уперлась руками в бока, напоминая королевскую кобру, готовую ужалить.

– Вы посмотрите на нее! Кажись драться собралась… а ну бей, проверим из какого ты теста слеплена! Что, кишка тонка? Бей кому говорят, сатанинское отродье! – бабушка не уступила бы в воинственности никому. Выпятив свою, она уткнулась в грудь матери.

Обыденная сцена моей повседневной жизни каждый раз воспринималась мною болезненно. Наблюдая с крыши сарая, мне не хотелось быть частью этого и я отвернулся, спрятал голову в коленях, закрыл уши ладонями. И все равно не мог успокоиться. Плакал. Молоко матери, взрастившее меня, волновало кровь и не оставляло равнодушным к ее страданиям. Также, как и гены бабушки не давали встать на сторону матери.

Бабушке исполнилось семьдесят два года, из которых она выстрадала последние десять, испытывая боль утраты и скорбь по дедушке. Со дня смерти дедушки ее здоровье стало ухудшаться. Ко всему прочему она – ветеран войны, вынесший невзгоды и трудности фронтовой жизни. Война дело не женское и не детское. Однако, ужасы, которые она являет не обойти стороной никому. Контузия лишь малая, видимая часть изменений, которые имели место внутри нее, в душе, в сердце, в голове. Она плохо видела и ушла из жизни незрячей. Ее мучили кошмары, и она вскрикивала во сне с неистовой силой, отчего всем в доме становилось тревожно на душе. В конце жизни на нее находили галлюцинации, и она нередко разговаривала с растениями во дворе. Не будь у бабушки дочери – моей тети – Ольги Дмитриевны, она стараниями отца давно оказалась бы в доме престарелых.

Мать была провинциалкой. Отец прожил два года на окраинах страны – командировка по работе. Приехал домой с супругой и грудным ребенком – мною. Дед и бабушка со стороны матери – люди небогатые. Когда узнали про жениха с краев небесной глазури и вечной воды они, с радостью благословили и отпустили дочь.

Бедность взрастила в маме силу, характер, заставляя бороться каждый день, чтобы ее не нашли окоченелой, с иссохшими губами, выпуклыми глазами, раздувшимся животом, в одном из четырех углов ее холодного, глиняного дома. Поэтому она не испугалась ни обветшалого дома, ни заросшей сорняковой травы, обступившей дом, ни разграбленной изгороди и разбитых оконных стекол, ни отсутствия утвари, ни болеющей матери супруга. Ее крепкий торс и сильные руки давали возможность делать мужскую работу, пока отец пил, а тетя была на работе. Сил у матери было хоть отнимай, но энтузиазм, наряду с бесконечным недовольством бабушки стал увядать, словно цветок, поливаемый чаем. Однажды, мать захотела бросить все, взять меня с собой и уехать домой. Но не успели мы собрать вещички; состоялся разговор с тетей Олей, и мы остались навсегда. Мать часто в порыве гнева – условия жизни давали о себе знать и со временем нервишки стали ни к черту – уверяла бабушку что уйдет, но также, как и остальные слова, они забывались, стоило тете прийти домой.

В ссорах с бабушкой мать нашла отдушину и не стеснялась выплеснуть свои эмоции. Бабушка же нашла свою борьбу – противостояние, которое давало ей стимул жить дальше.

Я с уверенностью рапортую: не успей отец вовремя – беды бы миновать не удалось.

– Ма–ать?! Любимая?.. Ты две–ерь мне открой люби–и–мая ма–йя – пел отец, схватившись за изгородь, которая ходила из стороны в сторону, когда он пытался выстоять, шатаясь от опьянения.

– Ну, прекрасно! Просто отлично! А, Вер’ванна вы посмотрите, как он счастлив, – подтрунивала мать.