Тише, Тэсса, тише!

Глава 1

Моё самое раннее детское воспоминание начиналось с шума битвы, пожара и шершавых старческих женских рук, крепко прижимающих меня к себе. А ещё с холода, страха, запаха гниющих листьев и хриплого дыхания старой женщины, несущей меня по тёмному осеннему лесу.

Я помню, что была закутана с ног до головы в колючую, рваную шаль. Но от холода это не особо помогало. Меня так трясло, что зубы выбивали какую-то замысловатую дробь. Может, меня, конечно, трясло, и не от холода, а от страха, а может, и от того и другого вместе. Но мне была не важна причина трясучки, мне хотелось как можно быстрее попасть в мягкую кровать под тёплое одеяло, и успокоиться. Казалось, что мы очень медленно идём. Поэтому я всё время порывалась вырваться и побежать самой. Женщина, которая меня несла, всю дорогу шептала мне: «Тише, Тэсса, тише!».

Не знаю, сколько мне тогда точно было лет, но эта картинка чётко впечаталась в мою память. Так чётко, что часто приходила ко мне ночью в образе страшного сна, и я просыпалась от сильного стука собственного сердца. Но чем старше я становилась, тем реже мне снился этот сон.

Кто была эта женщина, которая смогла спасти меня от опасности, и кем была я до этой страшной ночи, я не знала. Единственно, что я знала, так это то, что меня где-то в возрасте четырёх-пяти лет подбросили на порог приюта, находящегося в Горзене — столице Южной провинции государства Фириндии. В этом приюте я и выросла.

Когда меня нашли, я смогла назвать только своё имя — Тэсса. Больше я ничего о себе не помнила или просто не знала по причине совсем ещё детского возраста. Так как на пороге приюта я оказалась в конце месяца Листопадника, недолго думая, приютское начальство дало мне фамилию Листопад.

В приюте нас таких было много: Листопадов, Жатников, Цветеней и Стужальников. Тем детям, кто не знал своей фамилии, давали фамилию в честь месяца, в котором они поступали на попечение приюта.

Все приюты в Фириндии содержались на деньги королевской семьи. А надзор за ними был возложен на губернаторов провинций. В столице каждой провинции обязательно был государственный королевский приют. Король старался заботиться о сиротах. А вот качество жизни, в отдельно взятом приюте, зависело от честности губернатора данной провинции.

В первые лет пять после моего появления, в нашем приюте было хорошо, тепло, весело и сытно. У нас были няньки, воспитатели и учителя. Для нас проводили уроки чтения, письма и счета. В свободное от занятий время мы гуляли в огромном приютском парке, в котором росли фруктовые деревья. По мере поспевания плодов нам выдавали корзины, и мы с удовольствием собирали ароматный урожай. Фруктов было так много, что их хватало даже на зимние заготовки. Кухарка заполняла приютский погреб всевозможными вареньями, с которыми мы зимой пили чай.

А ещё у нас были дежурства по приюту. Нас приучали к труду и взрослой жизни. Средние группы помогали нянечкам заботиться о малышах. Старшие девочки по очереди ходили помогать нашей кухарке. А мальчики в подвале своего корпуса, под руководством приютского столяра, занимались ремонтом мебели.

***

А потом наша тихая и размеренная жизнь неожиданно закончилась — у нас сменилась директриса. На смену старой госпоже Ветродуйной, тоже выросшей в нашем приюте, в котором она так и осталась работать, посвятив всю себя заботе о брошенных детях, пришла мадам Ойбрух.

Мадам Ойбрух была родственницей губернатора Южной провинции и попала на место директрисы приюта случайно. Губернатор решил избавить свой дом от надоедливой бедной родственницы и быстренько пристроил её на первое освободившееся место государственной служащей.

С приходом Мадам, наша жизнь кардинально изменилась. Сначала нам урезали рацион, выдавая мясо только по выходным дням. Потом Мадам начала экономить на дровах. Теперь в холодную погоду, печь топили только в её спальне. Директриса нагло прикарманивала дровяные деньги, отправляя в императорскую канцелярию фальшивые отчёты о закупленных дровах.

В наших детских спальнях было сыро и жутко холодно. Чтобы согреться, мы ложились спать по двое. Но всё равно многие заболевали, особенно малыши.

На лекарствах директриса тоже экономила. Раз в неделю, с профилактическим осмотром в приют приходил лекарь. Ему демонстрировались бутылочки и пузырьки, стоящие ровными рядами на полочке лекарского шкафа. Но эти микстуры никогда не покидали своей полки. Они стояли там для отвода глаз лекаря, который не понимал, почему больные так долго не идут на поправку.

Потом Мадам Ойбрух обнаглела окончательно. Она поувольняла всех воспитателей, нянечек, столяра и учителей, оставив их в списках работников. И спокойно получала за них жалованье. Договор с лекарем тоже был расторгнут. В приюте осталась одна кухарка, которая теперь готовила только для директрисы, да пара охранников, дежуривших на воротах. Теперь вся работа по поддержанию приюта в надлежащем состоянии легла на плечи воспитанников.

Но и этого Мадам показалось мало! Она стала продавать старших девочек и мальчиков каким-то подозрительным личностям, периодически появляющимся в приюте.

Когда эти «благодетели» появлялись на горизонте, мадам Ойбрух объявляла о приезде гостей и заставляла всех воспитанников собраться в столовой. Нас ставили шеренгами вдоль стен, как платья в витринах магазинов. Гости вальяжно вышагивали перед нами, высматривая очередных жертв. На кого они указывали, те оставались в столовой, остальным разрешалось уйти. Больше мы тех девочек и мальчиков не видели. Для чего их выбирали, мы, конечно же, не знали, но понимали, что их не ждало ничего хорошего.

Избежать построения в столовой было нельзя, нас пересчитывали по головам. Если кого-то недосчитывались, то провинившегося на месяц сажали в карцер на хлеб и воду. И оттуда своими ногами уже обычно не выходили. Кто-то со временем восстанавливался, а более слабые не справлялись. И приютское кладбище увеличивалось.