Тьма на кончиках пальцев

Глава 1

Истошный, полный раздражения и злобы, девичий крик разорвал тишину и скуку тихого домашнего вечера. Я вздрогнул. От неожиданности, взмахнул руками и выронил газету. Та зашелестела, расправилась, обдав ароматом типографской краски и свернулась у ног.

Я заскрипел зубами. Надо же так, уронить газету. Я мог делать с ней все, что угодно. Я мог спать с ней в руках, мог катать из нее шарики или складывать лебедей. Я мог порвать газету на мелкие клочки и сжечь прямо тут, на столе. Я мог читать ее в слух, обсуждая, или осуждая очередные царские указы. Я мог делать с газетой все, что только взбредет в голову. Но уронить ее означало привлечь к себе ненужное внимание Анастасии Павловны.

И чего мне спрашивается в комнате не сиделось. Чего там-то не спалось? Три месяца не видел никого из родных и слуг, мог бы потерпеть до вечера. А там уже, когда в гостиной накроют стол, и вся семья рассядется за ним, поедая исходящие паром овощи, вгрызаясь зубами в тушеные ребрышки, запивая шикарным, свежезаваренным чаем с ягодками клюквы. Вот там и насмотрелся бы на всех.

Я покосился на гувернантку. Анастасия Павловна оторвалась от книги, но убирать ее не спешила, по-прежнему держа открытой. Взгляд ее, поверх очков направлен в прихожую. По мне он лишь скользнул, мимолетом стегнув осуждающей плеткой.

Хотелось сгореть, провалиться сквозь землю, исчезнуть. Крикнуть Ильяса, приказать заложить бричку и укатить назад, в гимназию. Там гувернантка меня не найдет. Но ни того, ни другого сделать я не мог. Провалиться сквозь землю не может никто, а вернуться в гимназию не дают каникулы. Там кроме старого седого, подслеповатого солдата и его тысячи историй больше нет никого. А нам, гимназистам, строго запрещено заходить на кухню. Под страхом смерти. Две недели на сухарях, я не протяну.

Вновь заскрипели мои зубы, на этот раз сдерживая рвущиеся изо рта ругательства. Да, в гимназиях учат не только наукам, но и знаниям реально полезным, но Анастасии Павловне знать об этом совсем не обязательно. Как и моим родителям. Но родители, что? Родители стерпят и смирятся. Пожурят немного, слово возьмут, что я ни в их присутствии, ни в присутствии сестер или гостей такие слова говорить вслух не стану, и на этом все закончится. С родителями. Но вечно осуждающий взгляд Анастасии Павловны может отравить жизнь кому угодно.

Я травить свою жизнь не хотел. Я лишь вчера вернулся в отчий дом, проведя три месяца в гимназии, на полностью оплачиваемом моим отцом пансионе. И вернулся лишь на рождественские каникулы. И провести шестнадцать дней под тяжелым взглядом и аккомпанементом из еще более тяжелых вздохов гувернантки моих сестер, совсем не хотелось.

Я поднял газету, копируя отца, с деланным равнодушием, встряхнул ее, расправляя страницы, и сделал вид, что мне безумно интересна статья о пойманных бандитах.

Полное злости и разочарования рычание, перешедшее в новый, яростный вопль заставили меня отложить газету и покоситься на гувернантку. Интересно, она собирается проверять, что заставляет ее подопечную так кричать? Так ведь и до перевоплощения недалеко. Представляю каким Наташка станет оборотнем. Жуть!

Анастасия Павловна, проложила страницы книги пальцем, другой рукой поправила очки, вернув их с кончика носа на глаза, прикрыла книгу, подалась вперед. Взгляд ее напряжен и заинтересован. Она ждет. Она могла бы пойти сама и посмотреть, чего так голосит воспитанница, но не в правилах старой гувернантки проявлять слишком большой интерес.

— Юная леди, должна быть холодна и ничем и никогда не показывать своего излишнего интереса. Только легкую заинтересованность, — любила она поучать Наташку.

И обо мне тоже на забывала:

— Хозяин дома должен проявлять больше заботы о домочадцах, интересоваться ими, и быть в курсе всех их дел, но всегда, при любых обстоятельствах, сохранять максимальное спокойствие. Особенно в присутствии тех, за кого вы несете ответственность, молодой человек. Если что-то произошло, не стоит нестись сломя голову, тем самым показывая свой излишнюю обеспокоенности или же тревогу. Это может пагубно повлиять на настроение вашего окружения. Ваша неуместная паника может передаться и им.

Тревоги я не испытывал, особой обеспокоенности тоже. Я знал почему так голосит Наташка, а потому даже головы не повернул. Но то я, Наташка моя сестра, младшая сестра и я, как брат, обязательно помогу ей, когда опасность будет реальной. Сейчас же она может на ярость хоть вся изойти, я не пошевелюсь.

Крик из прихожей раздался в третий раз и на сейчас злобы было в нем столько, что она ощущалась физически, пройдя волной по комнате и отразилась от стены и пошла обратно. Оба раза вызвав неприятное покалывание на спине. Волосы что ли дыбом встали? Пренеприятное чувство.

Анастасия Павловна раскрыла книгу, проложила страницы закладкой, закрыла книгу, отодвинула томик в глубь стола, готовая вскочить, пересела на самый край кресла. В позе напряжённость, в глазах страх и непонимание. Нет, не страх. Раздражение. Она почти в бешенстве, она готова сорваться, и я прекрасная для этого мишень. И пытаться скрыться уже поздно.

Она моргает, раздражение исчезает, сменяется интересом. И это уже не просто интерес, это беспокойство. Она практически готова нарушить собственное правило, встать и лично отправиться смотреть, что происходит с ее воспитанницей.

Я тоже проявил заинтересованность. Я повернул голову к прихожей. Хотя мне было не слишком интересно, я итак знал, что виновник ярости моей сестры сейчас лежит на полу под открытой форточкой и моет языком передние лапы.

Никто не знает почему, но здоровенный серый котяра, едва появившись в доме, с первого дня невзлюбил Наташку. Точнее очень полюбил ее обувь, используя ее в качестве лотка, с такой завидной регулярностью, что обувщики на Соломенной улице мозоли натерли, отмывая Наташкины туфельки.

— Ты! — злобный, пышущий жаром и праведным гневом ураган в темном синем платье ворвался в гостиную, замер на пороге.