То, что делает меня / Моя сумма рерум

Глава 2

Домой я вернулся около восьми. На пороге в васильковом халате и кухонном фартуке уже стояла разгневанная бабушка, а из комнаты выглядывал любопытный Дятел.
Бабушка начала с пол-оборота:
— Никита, так нельзя! Мы тут все на ушах стоим. Почему у тебя телефон отключен?
— Я уже собирался идти тебя искать, — отец тоже уже в домашнем вышел из гостиной. — Новый район, ты мог заблудиться.
Но потом бабушка вдруг что-то углядела на моём лице и встревоженно вскрикнула:
— Что это? Тебя кто-то ударил?
А я ведь на радостях совсем позабыл о разбитом носе. Мгновенно прошмыгнул в ванну и попытался прикрыть за собой дверь. Но едва успел стянуть футболку, чтобы они не заметили пятен, как папа широко распахнул дверь.
— Это ещё что такое? Ты почему себя так ведешь? Бабушка задала тебе вопрос!
— Мама всегда велит сначала с улицы руки мыть, а потом уже разговоры, — я спешно включил кран и принялся умывать лицо, шею, руки по локоть.
— Значит так, с мамой у тебя одни правила, со мной будут другие. Ты же знаешь, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят... — многозначительно начал он.
— Нет, подожди, — бабушка отодвинула папу. Схватила меня холодной рукой за голое плечо и развернула к себе, а заметив большущий, немного потемневший синяк на ребрах, ахнула.
— Это давно, — не моргнув и глазом, соврал я. — С велосипеда упал.
Но она уже переключилась на тщательное разглядывание моего лица, обнаружила ссадину на брови и фингал.
— Что случилось? — дрожащим голосом проблеяла она, старательно приглаживая мне волосы, так что я почувствовал ещё и шишку на голове.
Бабушка всегда такая, приставучая очень. Мало того, что ей постоянно всё нужно знать, так она потом ещё нотациями замучает. В первое время, после родительского развода и пока папа не женился на Аллочке, она частенько к нам приезжала, следила за моим воспитанием, но потом, когда появился Дятел, к счастью, переключилась на него.
Я удивленно посмотрел в зеркало, словно понятия не имею о чем речь. Видок и в самом деле был не самый лучший. Бровь прилично разбита и ссадина выглядела вполне свежей. Такую болячку трудно не заметить, так что вранье про велосипед точно не прокатит. Фингал же оказался небольшим, но ярким. Хорошо хоть нос больше не кровил, хотя я чувствовал, что он всё же припух.
— А… это, — протянул я как можно беспечнее. — В витрину случайно врезался, когда из магазина выходил. Думал, дверь открыта. Такие стекла чистые у них в салоне, а я на телефон смотрел.
Отмазка сработала моментально, причем одновременно в двух направлениях. Бабушка сразу завела песню, что мы со своими телефонами скоро без голов останемся, и про идиотов, ловящих покемонов на проезжей части, а потом сразу переключилась на то, что по улицам вообще нечего шастать, так как в наше время ничего, кроме неприятностей не нагуляешь. И уже на кухне, громыхая кастрюлями, продолжила про наркоманов и гопников.
А папа взял у меня новый телефон и ушел к себе на диван — изучать.
И тут, откуда ни возьмись, возле меня нарисовалась Аллочка, сунула в руки какую-то страшную коричневую рубашку и давай сюсюкать:
— Не расстраивайся, малыш. Нам всем нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу.
От этого её «малыша» стало очень неприятно, точно я такой же инфантильный идиот, как её сынок.
— Пойдем я тебе рану обработаю.
— Не нужно, спасибо, — попробовал выкрутиться, но не тут-то было.
— Просто перекись и пластырь. Не упрямься, — она потащила меня на кухню.
Кто бы сомневался, ведь Аллочка — врачиха, и не дать умереть мне от царапины это её гражданский долг.
По правде говоря, внешне она была довольно красивая. Высокая худощавая блондинка с тонкими чертами лица, чем-то смахивающая на Николь Кидман. Это у отца на женщин вкус такой. Потому что у мамы и Аллочки во внешности много общего. Только мама была пониже ростом, носила короткие стрижки, говорила то, что думает, не скромничала и не мялась, как та.
— Вот так, — Аллочка проделала непонятные манипуляции с моими волосами. — Если чёлочку набок зачесать, то пластырь почти не заметно.
В ту же минуту передо мной возникла дымящаяся тарелка с тушеной капустой, от одного запаха которой аппетит совершенно пропал.
— Ешь давай, — распорядилась бабушка.
У бабушки были медные, забранные наверх волосы, тонкие нарисованные черные брови и отличная для семидесяти лет осанка. В детстве она напоминала мне Фрекен Бок из старого мультика про Карлсона, только значительно худее. Бабушка работала в какой-то вузовской библиотеке и считала себя очень современной.
— Не хочу, спасибо, — я отодвинул тарелку.
— Как? — она недоумевающе уставилась на меня.
— Аппетита нет, — не мог же я вот так в первый день сказать, что в принципе терпеть не могу любые тушеные, пареные или жареные овощи. Хотя и понимал, что такую еду мне теперь будут совать каждый день. Они тут все были фанаты рагу, фаршированных перцев, голубцов и прочей гадости.
— Так, — бабушка вытерла руки о фартук и, схватив меня за подбородок, заглянула в глаза. От неё пахло горячим маслом и жидкостью для мытья посуды. — Голова кружится?
— Нет.
— Тошнит?
— Нет.
Однако мои ответы, похоже, её совершенно не интересовали.
— Алла, ну-ка померь ему давление. Вдруг сотрясение.
Аллочка, сидевшая возле меня и тщетно пытавшаяся запихнуть в забитую до отказа коробку с лекарствами остатки пластыря, тоже пристально уставилась мне в глаза, словно намереваясь сквозь них пробраться в мозг.
— Валентина Анатольевна, если даже и сотрясение, то на давлении это никак не сказывается.
— Всё равно, — настаивала бабушка. — Такими вещами не шутят.
— Не нужно давление, — я отодвинул тарелку ещё дальше и встал. — Лучше полежу.
— Правильно, ложись, — закивала бабушка, и её пучок смешно запрыгал. — А я тебе сейчас пустырник заварю.
Я действительно мечтал поскорее упасть в кровать, чтобы хоть как-то переварить события прошедшего дня, однако впереди меня ждало самое суровое испытание.
Дятел был моим ровесником, даже на три месяца старше, но выглядел мелким, а по поведению тянул в лучшем случае класс на седьмой. Прежде я встречался с ним раза два в год, на днях рождениях отца и бабушки. Папа всегда горел безумной идеей нас подружить. Но как можно подружиться с человеком, который напрочь вываливается из общепринятой системы координат? В первый раз я увидел его в десять лет и сразу же понял — отстой. Весь бледный и дохлый, как жертва фашизма, он тошнотворно сюсюкался с отцом и был не в состоянии шагу ступить без одобрения взрослых. А меня вечно терроризировал своим малышовым конструктором в большом желтом ящике, машинками и наклейками.