Тот, кого я дождалась. Новая жизнь.

Утро Самхейна

      … Все утро я стерегла Мстивоя пуще глазу, не отходила от его постели ни на шаг. Все боялась, не выдюжит…

      Устроили его в горнице в нашей избе на широкой лавке, утешили раны повязками. Ярун не отходил от меня, все искал, чем подсобить.

      Я принесла все лучшие меховые одеяла, что были у нас в избе, укутала вождя, стараясь устроить поудобнее. Нацедила свежего медового отвара в чистую чашку, напоила его. Пригодились травы, что сушила загодя. Мстивой вытерпел все молча, без единого стона, как подобает вождю. И поник без сил на пушистый мех, смежил веки, забылся целительным сном, задышал мерно…

      Мое надсаженное бешеным бегом и лютым холодом тело требовало покоя, стонало и жаловалось, слабея, но я упрямо гнала прочь усталость, боялась хоть на миг задремать. Глубоко во мне еще хоронился страх — а вдруг что приключится с ним, а я не успею, не обороню. Не прощу себе вовек!.. Но плоть взяла-таки свое. Меня сморило. Я забылась чутким рваным сном, прикорнув рядом с его постелью, сидя на дощатом полу на теплой меховой шкуре; опустила отяжелевшую голову на руки, поближе к Мстивою. Мои пальцы касались его тяжелой неподвижной руки и гляделись по-девичьи тонкими рядом с его большой ладонью. Неужто мой теперь навек, солнце светлое, сокол яростный?.. вопрошало что-то во мне и счастливо и неверяще, и я уплывала в приятное забытье… Рука Мстивоя по временам оживала, вздрагивали пальцы, будто искали. Я тут же вскидывалась и шептала, гладя его руку в ответ и успокаивая:

— Ты отдохни, отдохни еще…

Губы силились вымолвить:

 — Тут я, тут, век подле тебя буду… — но язык не поворачивался, как немел во рту… И я лишь смотрела на него, спящего, дивясь и еще не веря вполне своему счастью. Кто-то другой во мне сомневался — неужто вьяве? Не во сне ли привиделось…

      Так проспала я, не знаю, долго ли. Проснулась от того, что гладили меня по щеке неловкие пальцы. Подняла еще сонную голову… Мстивой смотрел на меня. Смотрел снова теми самыми глазами, которые мне снились… Сон слетел с меня мигом.

— Умаялась совсем… Девка глупая, —вымолвил он тихо, и в глазах светилась такая нежность, что сердце мое защемило в груди.

      Подступили слезы, враз стало горячо щекам. Горло сдавило. Я крепилась, чтоб не разреветься… Захотелось упасть ему в ноги, обнять изо всей мочи да так и лежать… Сердце гулко ухнуло в груди — помнит! Не приблазнилось мне, наяву все было!.. А я-то, глупая, страшилась — а ну как в бреду смертном то молвил, а сейчас и не вспомнит… Как в глаза взгляну?..

       Губы его силились улыбнуться, но мешала запекшаяся рана на щеке, и улыбка вышла плохо. Я, робея, поднялась, присела к нему на лавку, так и не находя слов. Он продолжал, медленно, останавливаясь и отдыхая после каждого слова:

— Косу-то… зачем смахнула?.. и поцелуя бы достало…когда еще отрастет…

      Я смотрела на него и молчала. Как всегда, нужные слова не шли на язык.

— Что притихла?.. отмолви… Зимушка, —выдохнул он.

      Ждал моего слова, глаз не отводил.

       Я, не умея высказать всего, что переполняло сердце, осторожно взяла его тяжелую руку и приложила ладонью к своей щеке, закрыла глаза.

— Ждала я тебя, крепко ждала… Что ж так долго не шел?.. — вымолвила я наконец едва слышно непослушными губами и прижалась щекой крепче к его жесткой ладони. Пальцы дрогнули, слабо потянули меня вперед.

— Поцеловала бы… — едва слышно выдохнул он.

      Я приподнялась, нагнулась ближе. Осторожно, чтобы ненароком не потревожить ран. Коснулась запекшихся губ, замерла… Его губы дрогнули в ответной ласке, приоткрылись.

— Зиии-му-шка… — прошептал он ласково, будто заново примериваясь к моему имени.

      Пальцы медленно шевелились, гладили выбившиеся из-под платка короткие прядки волос.

      Как в избу пришли, я первым делом платком голову покрыла. Девке незамужней остриженную голову непокрытой казать — сором. Я ж теперь, диво сказать — просватанная,считай… Сама ему обещалась… Кмети, я знала, ни о чем меня спрашивать не будут. И так все уж поняли, поди… Косищу-то мою в руке у Мстивоя приметили. Небось, скумекали уже, что меж нами совершилось. Как тут не понять… Глядели на меня побратимы с молчаливой благодарностью, а иные и с восхищением.

      Я косу прибрала с глаз, перевязала шнурком да вождю под подушку пристроила. Пусть сила моя женская помогает ему быстрее хворь прогнать.

      Снова с трудом разомкнулись уста:

— Поднимусь… Кику жемчужную тебе справлю, как обещал… Носить-то станешь, воительница?..

      Будто и впрямь сомневался — а ну как не захочу?..

— Стану, воевода, — отозвалась я глухо, пряча глаза.

— Какой я… тебе теперь… воевода? По имени зови… Али запамятовала… с устатку? — Я краешком глаза глянула — варяг шутливо-грозно сдвинул густые брови, будто осерчал, а глаза и уголок рта улыбались.

— Не запамятовала… Бренн, — прошептала я, волнуясь и все еще пряча глаза, первый раз произнося вслух его настоящее имя.

      Бренн…

      Тот, кого я всегда ждала, и буду ждать, пока бьется сердце в груди.

      Я погладила его по щеке:

— Ты поспи, отдохни еще… Я тут рядом буду, только позови.

      Он слабо улыбнулся в ответ. Непослушными пальцами — рука обмороженная распухла и плохо слушалась — взял мою руку и медленно потянул, прижал к губам… Устало закрыл глаза и затих, провалился в дремоту. Я смахнула выступившие слезы и еще долго смотрела на него, погрузившись в свои мысли…

       Прилечь бы рядом хоть на мало, закрыть глаза в сладкой истоме, забыться дремой хоть ненадолго… Ишь, бесстыжая! все-то о себе думаешь, потом еще намилуешься, успеется! — строго одернул меня кто-то другой, вознегодовав и испугавшись мысли. А внутри что-то сладко сжималось и холодело, и ухало сердце…

      Хоть и мало женского осталось во мне за год служения кметем, закалилось пуще прежнего не по-девичьи крепкое тело, а исконное нутро все же не обманешь… Вот же дурища, о чем думать взялась не к месту! — осердилась я на себя, чувствуя, как заливает щеки горячая краска. А ну-ка! — встряхнула я головой и поднялась, потянулась, разминая затекшее тело.