Тотемы

Нет больше волков

Приходил в сны в новолуния, когда темно. Скалил зубы — улыбался. Говорил: "Прими меня, я не причиню зла. Впусти. Отопри свою дверь, и мы будем одно". Обижался: "Никому из твоей семьи я не сделал плохого, почему же ты не веришь мне?" Уверял: "Мы же родня с тобой. Твоя семья — это я".

Сперва не верила, думала, просто сон. Потом стала замечать, а раз заметив, больше не могла не видеть: как поют в полнолуние — бабушка начинает, мать подхватывает, будто волки воют на луну; как, споря между собой, скалятся недобро; как бережно вышиты волчьи морды на платьях — тех, которые в деревню никогда не носят, только дома и в лес. Как идут цепочкой следы неслышных волчьих лап по подкладке той шапки, что бабушка сшила и подарила.

Увидела и гостинцы, что мать носит в лес, когда за ягодами ходит. Как берет корзинку, полную пирожков, да горшочек масла еще, а обратно приносит — всё ягоды и травы, и горшочек пуст. Неужели сама столько съедает?

Волк приходил. Рассказывал. Как начал когда-то их род, и с тех пор каждый рожденный ребенок — ребенок волка. Как видят дети волка в темноте, как знают лес, как всё, что угодно, чутьем звериным найдут. Как дружат с луной. Как славно они будут с ней жить.

Просыпалась. Плакала. Боялась такой судьбы.

Подступилась к матери: "Спаси, не хочу волчицей". Мать посмотрела — как волк глянул из ее глаз — сказала: "Сегодня возьми корзину с пирожками и иди в лес. Я скажу, куда. Хватит маяться. Потом спасибо скажешь".

Надела платье — красивое, для леса, как мать велела. Идет, дрожит, по кустам вокруг тропинки листва шуршит, что-то там вьется, гуляет, смеется — должно быть, волк. Рад, что она идет, рад, что ее заберет, щелкает зубами, щурится довольно.

Идет, рыдает, что делать — не знает. Вернуться — мать опять в лес пошлет. Не вернуться — одна в лесу пропадет. Вот и идет вперед. А волк ее ждет.

Вышла на поляну, а там женщина старая, и волк при ней. "Наконец, — говорит, — ты пришла, дитя, подойди ко мне. Ты не бойся, я не обижу, ведь мы родня. Род-то наш идет от волка — и от меня".

Подошла к ней, смотрит: как есть волчица. Взгляд звериный, узкий зрачок. Повернуться бы и сбежать — но волк: догонит, хорошо, если обратно приведет. А ну как убьет?

"Дай, — говорит ей женщина, — руку. Время твое пришло". И дала бы, но тут затрещали кусты, и из них — человек с топором. Дровосек, незнакомый — из другой, наверно, деревни. Увидел волка — застыл, как неживой.

"Он не помешает", — сказала женщина. И развернулся дровосек, и пошел прочь с поляны.

А она стоит, смотрит вслед, а потом как закричит: "Нет! Спасите меня! Спасите! Здесь волк!"

Дровосек сбросил морок и обернулся вновь, кинулся к волку. Тот закричал, оскалился — сейчас загрызет! Но топор оказался быстрей. Закричал волк страшно, будто разом сотня людей, и упал. А старуха пропала, и следа не осталось нигде.

И пока лилась, уходила в землю волчья кровь, разделила с дровосеком корзину пирожков, ну и отблагодарила, чем еще смогла, и — не домой же теперь — в его деревню за ним ушла. Думала, может, замуж позовет, но нет, не позвал. Сам исчез через день, и никто не вспомнил его, и имени не назвал. Ну, сумела устроиться все равно. К зиме родила сына. Глаза серые, холодные, как металл.

И жила и дальше неплохо, только вот в новолуния боялась ложиться спать, потому что тогда, в темноте, приходил, запрыгивал на кровать. Смотрел печально, встряхивал ушами. Говорил: "Нет больше в лесу волков. Нет больше волчиц". Понимала, что там, за смертным порогом, он ее ждет.

Просыпалась. Плакала. Боялась такой судьбы. Знала, что туда дровосек уже не придет.