Трек

Трек. Слово знакомо мне почти с самого рождения. Но значение его в моем сознании причудливо интерпретировано. Я очень долгое время считала, что так обозначается место, где люди гуляют в свой выходной день, катаются на каруселях, покупают мороженое и газировку. Слово трек для меня было синонимом слова праздник. Потому что родители очень редко выбирали время для походов в это волшебное место.

Трек был огорожен от остального мира водной преградой, и попасть туда можно было только по железному мосту через Сунжу.

В пору моего раннего детства середину моста перегораживала металлическая стена с дверью и окошком для кассира. И пройти в этот детский рай можно было, только заплатив деньги. Потом стену убрали, проход стал бесплатным. Но мост в моем сознании так и остался таинственным переходом совсем в другое измерение времени и пространства.

Потом я узнала, что в этот таинственный и притягательный трек есть и другой проход, посуху. А сам этот вожделенный мир называется проще – городской парк культуры и отдыха имени Кирова. Кто такой этот Киров, я долгое время не знала, да и не интересовало это меня. Хотя скульптуру перед входом в парк видела, и родители мне что-то рассказывали. Но в парке было много и других скульптур, которые в один момент вдруг исчезли, а в памяти остались перешептывания взрослых о каком-то культе личности, о врагах государства… Но все это было вроде как вторым слоем воспоминаний, таинственной подкладкой волшебства.

Потом, много позже, учась в школе, конечно, узнала и о том, кто такой Киров, и о многом другом. Но вот, почему парк все упорно именовали треком, так за все прожитые годы и не удосужилась выяснить.

Располагался трек на природно-изолированном полуострове, образованном почти полностью захлестнувшейся петлей извивающейся Сунжы. Лишь обычный проезд между жилыми домами и какими-то производственными зданиями приводил к центральному входу в парк. Но я все детство считала, что железный мост и есть основной проход в этот волшебный мир. Для меня он был таинственным и магическим путем, связывающим фантазию и реальность. Может быть, потому что в раннем детстве я бывала там крайне редко?

Много позже, общаясь с соседками-казачками, которые были жительницами города в невесть каком поколении и часто вспоминали о далеких и недоступных моему пониманию годах предреволюционных и страшных двадцатых, а потом и военных сороковых, я не раз размышляла о том, что этот пятачок земли видел, скорее всего, самые первые саманные мазанки казаков, начавших строить очередную пограничную крепость на открытой ими реке, призванную ограждать гарнизон и мирное население от набегов горцев. И эта водная петля была своего рода естественным укреплением от набегов неприятеля. Хотя, по словам историков, крепость находилась в центре города. И даже за территорией республиканского дворца пионеров была оставлена часть стены и дверь, над которой высился бюст генерала Ермолова, якобы оставшиеся с тех первых лет. Но, думаю, историки лукавили. Впрочем, все, кто хоть сколько-нибудь увлекался военным делом, мои сомнения поддерживали. Жаль, что в те благословенные годы эти вопросы меня не особо интересовали.

Вспомнились и рассказы соседок о военном лихолетье. Для меня оно было вроде былинных воспоминаний, хотя нас отделяло всего-то два десятка лет, и были живы все свидетели той поры. Так вот, соседки помнили те времена, когда городской водопровод не действовал, был разбомблен, и воду ходили брать из Сунжи. Я при этих словах всегда морщилась, вспоминая густую суглинистую взвесь, расцвеченную радужными разводами нефтепродуктов, и море мусора, плывущего в бурлящей воде. Но старожилки говорили, что река в те годы была намного чище. В том плане, что мусор и отходы в реку не бросали, не было их, отходов этих. Все шло в дело. А что вода была глинистая, так ее отстаивали, процеживали и пили. Что поделаешь, если путь реки пролегает через глинистые слои. Не всегда горные реки бывают кристально-чистыми. Разве что там, где только зарождаются из горных ледников.

Впрочем, к моему повествованию это отношения не имеет. Так вот, трек для меня, да, думаю, и для всей детворы тех лет, был чем-то вроде сказки. Через металлические врата мы попадали в совсем другой мир, отличный от повседневно окружавшего нас.

В этом, ограниченном водной преградой волшебном мире все было удивительно и празднично. Ровные дорожки, укрывшиеся среди вековых деревьев, фонари с отражающими тарелками, подвешенные в центре перекинутых через дорожки арок, покрашенных в голубой цвет, многочисленные удобные лавки и… на перекрестках дорожек передвижные тележки продавцов газировки и мороженого. Это было то чудо, ради которого хотелось бесконечно оставаться в этом волшебном месте.
Над городом зной, нестерпимая жара, все стремятся укрыться в любой тенистый уголок, а в треке дорожки укрыты раскидистыми кронами акаций, кленов, белолисток, тополей, еще каких-то деревьев. От Сунжи веет прохладой.

И тут же рядом, совсем близко, стоят и торгуют газировкой женщины с кружевными ободками на головах, которые взрослые почему-то называют наколками, наверное, потому, что их прикалывали шпильками или невидимками, чтобы они держались на прическах. И к этим тележкам тянется нескончаемая очередь желающих утолить жажду. Правда, у лоточниц в ассортименте было не более двух видов сиропа, но какое это имело значение? У них всегда была холодная шипучая вода, потому что рядом с тележкой высились обычно два голубых баллона с газом. А в памяти у меня сохранились полустертые детские воспоминания и о том времени, когда эти баллоны были укрыты белыми тканевыми чехлами.

Весело струилась вода из врезанных в тележку моек для стаканов. Стеклянные, граненные, с верхним ободком, они по десятку стояли на эмалированном подносе кверху дном, ожидая очереди, когда в них с шипением ударит газировка, взбивая над граненым краем пузырящуюся пену. А тетка в таком же, отделанном кружевом фартуке, как и наколка на голове, споро перемывала использованные стаканы и вновь ставила на поднос. И вода от мойки стекала на дорожку, нескончаемым ручейком бежала куда-то в неведомую вдаль, но так и не успевала добраться, съедаемая ярким и жарким солнцем.

А рядом, меж двух аллей, располагались аттракционы. Мне больше всего нравилась карусель. Детей усаживали в двойные металлические корзинки, это позже они стали одинарными. Потом карусель начинала двигаться, набирала скорость. Под действием ускорения корзинки разлетались в стороны. И вот уже под ногами сидящего на карусели пролетают стоящие в очереди люди и облокотившиеся о решетку родители, ждущие катающихся на карусели детей. И это так здорово! Я зажмуривала глаза и плыла в своем воображении куда-то в сказочные дали…

Помню, однажды в жаркое воскресенье нас с братом родители повели в трек. Было душно. Ни ветерка. Но под сенью деревьев все же было не так томительно. Родители понимали, что детям нужна разрядка, нужно что-то радостное, потому терпели неудобства погоды. Это было то время, когда нас еще одних не сажали на карусель. Мы только начали кружиться, корзинки разлетелись в стороны, словно юбка солнце-клеш у танцующей девочки, как вдруг раздался сильный громовой раскат. И вслед за этим хлынул проливной дождь, словно кто-то сверху, с небес, опрокинул бочку с водой. Карусель тут же отключили, а все сидевшие в корзинках, ринулись под деревянный настил, спасаясь от хлещущих струй воды. Но все равно, все оказались вымокшими до нитки…

Рядом с каруселью располагались воздушные лодки. Но я никогда на них не каталась. Когда было желание – не хватало сил раскачать лодку. Когда появились силы – пропал интерес.

Я могу бесконечно перечислять аттракционы. Каждый год появлялось что-то новенькое. Наверное, потому, что я взрослела, и в круг моих интересов вовлекались все новые впечатления.

Особые слова о зеленом театре. Это чудо поразило мое воображение едва ли не больше, чем просмотр в драмтеатре имени Лермонтова спектакля по сказке Пушкина «О мертвой царевне и семи богатырях». Оба они оставили в моем сердце неизгладимые зарубки.

Так вот, о зеленом театре. Располагался он в южной части парка под открытым небом. Его сцена сверху была увита дикорастущим плющом, который заполонил и стены, огораживающие места для зрителей, амфитеатром спускающиеся вниз. Там проходили концерты, и работал он в основном вечером для взрослых.

Но меня поразил даже не сам этот театр, а то, как он был оформлен. Запомнилось, что в его пределах бродили невиданные птицы, почему-то неожиданно распахивающие свои длинные хвосты, и они превращались в огромные китайские веера. Потом, уже позже узнала, что это павлины.

Вечерами в треке играла музыка на танцплощадке. Музыканты сидели под полукруглой крышей, которую все называли ракушкой, а на площадке перед ней танцевали пары. И эта музыка была слышна за три квартала, даже возле нашего дома. А соседки после трудового дня на своих огородах выходили со скамеечками и усаживались в кружок возле какого-нибудь дома, и начинались разговоры и воспоминания о том, как было здесь до войны…
И эти воспоминания уводили меня куда-то в необозримое далеко. И хотелось побывать там и посмотреть, как же жили раньше, и чем та жизнь отличалась от нынешней…