Третий рейс

Глава 2

Не стану кривить, уходить от  факта, признать необходимо: я не единственный здесь. Со мной на судне - моя жена, Раиса.
Тучная женщина, с круглыми гладкими руками, безресничными глазами, которые  кажутся наивными. 
Но в них  особенная колкость, сложность. Если бы я мог разобрать…
 Она всегда что-то недоговаривает, как и недоедает. Куски хлеба, порции еды выливаются в таз бессмысленно, не добравшись до рта.
Чаще всего она пропадает на камбузе сутками среди замасленных кастрюль, тряпок, обрезков продуктов, в дымном вареве супов.
 Ее тело пышет  тошнотворным отварами, коих однообразный запах я  не пере-ношу. 
- За что ты меня  ненавидишь? - Спросила она однажды, громко смеясь. 
Во  рту ее что-то ворочалось, но усмешка не могла спрятаться и за это. 
Мне хотелось  крикнуть ей что-то, развернуться, убежать, но я … не я помню ее мгновенный нокаут сковородкой, от которого до сих пор не пришел в себя.
Челюсти этой здоровой женщины замедляются и все, что было, проталкивается  кусками в горло. 
Она знает, чувствует, как  я не люблю ее, ненавижу. Но мне приходится… И мое каменное лицо скрывает смирение судьбы.
 Она смыкает рот, делает безличным лицо. Ей плевать. Она отворачивается  к своей разделочной доске, рубит овощи.
 Нервно подергивая скулами, мне хочется говорить, говорить ей какую-нибудь гадость, назвать ее  подлой, грязной. И за что мне такое?
 Слабый человек? Что есть слабый человек? Неверность самому себе?
Она бдит. В руке ее нож переходит теперь крошить головку лука. И я вижу, как рука ее то и дело поднимается, чтобы утереть слезы. Двигаются широкие плечи ее. 
Наверное, я слишком  часто  думаю о ней. Но о чем же еще? 
«Она мне не жена, никто …» - говорю я себе который раз, и с души на долю секун-ды  сваливается валун. 
Я чувствую миг. Мое воображение рисует мне другую женщину. Другую. 
И мне кажется, что я очень хорошо ее знаю, ту, или знал?
 Из-за спины Раисы вижу, как что-то снова принялось переваливаться за ее щека-ми, и она  громко при том, нагло цокает языком, избавляясь от кусков застрявшего в зубах.
- Когда они уже наедятся? - Спрашиваю я громко.
- Животные? Они должны есть, дорогой. Они должны быть сыты. Кушать- святое. Ты же кушать любишь, а? - Она оборачивается на секунду ко мне и вполоборота. Ей  довольно, чтобы смерить несчастную  фигуру мою, бросить упреждающий взгляд.
Но в этот раз она особенно внимательно фокусируется на мне.
Ей удается, как никогда отловить мое перекошенное, неудовлетворенное лицо. 
Но равнодушно, она возвращается к своей работе, снова цокая языком. Предплечье руки   сильно болтается вокруг кости, своей оси.
- Ты же знаешь, сколько нам плыть? - Спрашиваю я. – Зачем скрывать?
- Откуда ж мне знать? Я кормлю тебя и этих свиней и все.
- Черт возьми! Да когда это кончится?
- А ты не кричи, мальчик... - Она произносит это томным голосом и едва слышно. Я слышу.
- Я знаю ровно столько, сколько  ты. Кушать будешь?
Мне удивительно, как человек находит такие развороты в действиях, речи, что можно испытывать просто внутреннее содрогание, вулкан внутри.
Мне кажется там, на ее лице, повернутом к отделочной доске живет усмешка. Вновь и вновь. Она даже руку подносит ко рту, чтобы подправить ее.
К моему горлу подступает муть, и обида в глазах. 
Еда, океан, что еще? 
Тайны, полусознательное существование и слабость в теле… Слабый мужчина…
Нет, она не может, и не могла быть никогда моей женой. Нет!
Мышцатые ноги на тонких ясных ледышках. 
Потресканные пятки в сплющенных тапках. Как все это выдерживают эту тушу? 
И она... она позволяет себе спать со мной!
"Вот в чем позор!" – Шепчу я себе.
Но только здесь.... не стоит брызгаться слюной, иначе...
Иначе... Сковорода.
 Я тогда понять ничего не успел. Сковорода грохнулась с фантастической силой о дверь шкафа, вырвав с него целый кусок.
"Эта сука легко возьмет за шкирку и выбросит за борт, если что-то. Что-то же ее до сих пор держит?"
И я эта слабость, слабость в теле... Откуда?
- Когда окончится эта поездка, я уеду на заработки. Заработаю денег… - Предпо-лагаю ей.
- Ты уже наработал. Сиди.
- Сижу.
- Наработал, хватит. Сначала отсюда выберись, а потом уже... Наработал…
- Что ж – выберемся.
- Ага. Вот и выберись.
 Я не стал спорить.
- Пить раньше надо было меньше.
- Да я никогда не пил вообще. - Моя рука уткнулась в грудь. Это правда. Ничего такого со мной никогда не было. Она путала или сама пила?
Не  подливала  ли она мне что-то. В голове странная муть…
Как – будто оглушили, бросили с чужой бабой на танкер и заставили плыть... Куда, зачем? 
Я обдумывал который раз одно и то же, и только таращил глаза в пустоту, выпрашивая у кого-то невидимого объяснений. Все это со мной происходит?
Раиса откладывает нож и разворачивается ко мне. 
Она удовлетворительно ловит мое озадаченное лицо, подернутое страхом, и бросает в меня суровый и одновременно ироничный взгляд. 
Лунка на ее толстом лбу кривится. Нехороший знак.
Она ждет, когда увидит мое  смягчившееся лицо, иначе…
Поблескивает на меня опасностью  загорающихся зрачков.
Если бы были во мне прежние силы, я бы…
- Вот что, милок, - говорит она, забрасывая с размаху в рот крошку, - продукты кончатся - твоя дурь и ничтожные  мысли исчезнут. Рыбку пойдешь ловить.
- Я и половлю.
- Смотри, как бы тебя не поймали. То-то я гляжу, любишь заглядывать за борт. Что ты там ищешь? Бойся.  Мне труп не нужен.
- Где  лестница?
- Ах, где лестница!
-  Я хочу попасть на капитанскую рубку.
- На рубку! – Она смеется и  двигается с места. 
Я невольно ощущаю, как по телу бежит дрожь, и ноги онемевают, отказывают. 
Взять себя в руки немедленно! 
Делаю вид, что ничего не шевельнулось во мне, и успеваю даже напустить в лицо некое безразличие.
- Значит, вот что, любимый… Все, что я объяснила тебе, я уже объяснила. Мне ос-осточертела твоя гремучая маниакальность. Есть кое-что в твоей личности довольно поганого. И скажи спасибо, что ты наверху, здесь со мной, а то бы… - Рая устано-вила свое тело так, что подбоченясь одной рукой в место там, где должна быть  талия, другим боком стояла, упершись о стол кулаком руки, который кулаком плотно был прижат до белесости.
Сжав губы она сверлила меня глазами.
- Есть, есть кое-что в твоей жизни подленькое, я не знаю что. Это путешествие может оказаться тебе последним. Ты знай. Если бы ты, идиот, знал вообще, где и что…
Она закончила, снова не договаривая, развернулась к своей разделочной доске.
"Я убью ее, клянусь! – Четко сказал я себе. – Убью, ей-богу!».
- Поедет он на заработки... - Бурчала она и мурчала заодно с тем под нос мотив-чик.  - Живи себе, как живется. Недолго еще, не переживай. Отпустят на волю. Ешь, спи, удовлетворяйся, когда еще такое будет? Дыши в сторонку.
"Убийство? Оно будет происходить этак и так…,» - я планировал.
Мое воображение рисовало мне, как эта женщина будут стоять на коленах и про-сить пощады…
Как бы  я не был слаб, как бы она меня не травила…
- Ну? - Услышал я. - Чего? Молчишь?
- Я все узнаю, все-равно. И ты... – Начал я особенным тоном  и погрозил ей в спи-ну пальцем. Раиса повернулась.
Я сделал вид, что ничего не было.
- Ты помнишь, чучело, как попал сюда, а? – Спросила она. – А я помню. Сказала, объяснила. Как очнулся в сырой кровати полуголым и замерзшим, помнишь? Ага, помнишь.
Да. Я помнил. В иллюминатор бил дождь, а потом зашла она. Улыбаясь и раска-чиваясь в такт судну. Она осмотрела меня всего. Соромно.
Тогда  в первый раз я увидел ее. Раньше никакой жены не было в моей жизни...
Раиса снова преспокойно обратилась к столу.
- Ты не выходил из запоя несколько недель. Я тебя выходила, дурачок. Ты мне должен. Ох, сколько должен!
- Нет, нет, нет. Я никому ничего не должен. Я никогда… никогда не мог быть та-ким, как ты говоришь.
- Так ты хочешь сказать, что кроме тебя, еще кто-то на борту? И что я вас всех пе-репутала?
Я молчал. 
«Кто еще?»
 Костяшки моих пальцев трещали. Противоречить всему, что говорила она, как?  
Она демонстрировала мне свою широкую спину, когда подобное неосознанное мною, борющееся происходило со мной.
И вот еще: я помнил сквозь пелену ночи, как она отлучалась куда-то и возвраща-лась  под утро. И от нее пахло неизвестным мне запахом.