Третьяк

Третьяк

1

   Лето выдалось засушливым. Ветер поднимал пыль над облысевшими полями. Озеро отступило, оставив бурые разводы на потрескавшейся корке ила. Кровавые вечерние зори звенели тучами мошкары и обещали жару и лесные палы. Из колодцев ушла вода. Только ранним утром можно было спустить верёвку чуть не до самого дна и зачерпнуть мутной, пахнувшей болотом жижи. Домашняя птица весь день сидела в тени с широко открытыми клювами, а тощая скотина перестала приходить по вечерам ко дворам.

   В избе Куяна, обезглавленной в прошлом году лихоманкой-трясовицей, стоял плач. Ясь и Яська, всегда шустрые восьмилетки, прятались под лавкой. Изредка загорелая дочерна рука поднимала край покрывала и тревожные глаза высматривали мать. А она, простоволосая, с растерзанными косами, валялась в ногах у большухи, кривилась в сухом плаче и выла:

   - Ясыня... доченька ненаглядная... Нету батюшки тебя отстоять, нету силушки слезьми тебе дороженьку отлить...

   Большуха трясшимися руками прижимала голову матери к костяным и стеклянным оберегам на груди, горячо и тихо шептала:

   - Ну будет... будет. Не наша воля. Смирись, Карья.

   Мать вырвалась и закричала обидное в добрые и покорные глаза большухи:

   - Пошто моя Ясыня? Отняли Третьяка... Куян выжил, здоров и полон сил?

   Испуганная большуха, оттолкнув мать, сложила пальцы кукишами и потыкала ими вокруг себя, Карьи - от порчи. Глянула на лавку, под которой съёжились Ясь и Яська, и отвела глаза. Тонкий рот меж обвисшимися щеками затрясся: большуха любила деток младшей жены Куяна больше своего сына, который вырос, успел ожениться и овдоветь.

   Мать сама прильнула к большухе и шепнула, полоумно улыбаясь:

   - А ты, Улада, отдай своего Шестака? Вместо Ясыни... она махонькая. Сколько в ней кровушки? А Шестак вон какой... - И снова принялась выть.

   Стукнула дверь. Никто и не заметил, как вошёл Шестак, сын Улады. Глаза из-под отёкших век глядели печально, но вздыхал он с облегчением: скоро всё кончится.

   Шестак поставил на стол глиняный горшок. Мухи тотчас покинули оконце и облепили повязанную сверху тряпочку. Шестак покосился на горевавших женщин и заглянул под лавку. Сунул ребятам два спёкшихся бурых комка - сласти из вываренных корней солодки. Ясь отвернулся, а Яська оказалась податливой: лакомство взяла и поцеловала омозолелую ладонь старшего брата. Шестак не выдержал, всхлипнул и бросился к двери, задавив плач рукавом рубахи.

   Яська положила лакомство в карман передника и виновато шепнула: "Это Третьяку...". Ясь передёрнулся и прошипел: "Тихо ты...". Размолвка закончилась быстро. Ребята чуток подождали, а когда большуха стала поить мать каким-то отваром, потихоньку выскользнули из избы.

   Над раскалённым миром дрожало марево. Бледное небо еле держало пылавшее яростью солнце. Одна из несушек дёргалась в агонии, уронив синеватый гребень на сухую траву.

   - Бежим скорей, - сказал Ясь и припустил во всю прыть к дороге на озеро.

   Яська подхватила курицу, которая уже задрала лапы вверх, - выбросить подольше от ограды, чтобы собака не съела, - и помчалась вслед за братом.

   2

   Прошлым летом Вышеславскую общину всполошил один из дозорных, которые охраняли Пограничье, служили от новой до полной луны. Бурливые воды Унесея прибили к берегу, который числился за вышеславцами, огромную железную лодку с дырявыми бортами. На той стороне реки стояли люди, размахивали руками и, видимо, что-то кричали. Шум течения и тучи брызг помешали узнать, что нужно соседям. Прыткий дозорный, назначенный оповестить голову и вещуна, обернулся очень быстро, привёз старца на крупе своего выносливого конька. Куян прискакал следом. Старец-вещун разоблачился, растёрся мазью из сильных трав и полез в воду - осматривать железо, нет ли на нём порчи. Вернулся и одобрительно покивал головой. Будут у вышеславцев новые плуги и топоры. Старец облепил Куяна и подоспешего Шестака с товарищами той же мазью, поблагодарил реку за помощь и Мать-Землю за милость. И закипела работа. А вечером на другом берегу Унесея запылали сложенные крестом брёвна.

   Это был плохой знак. Очень плохой. Знак великого умершего бога, который давно ушёл вместе со своим миром. Старец долго всматривался в языки пламени, потом - в багровое тление, пожираемое мраком. Вышеславцы - десятое поколение людей, когда-то спрятавшихся среди лесных дебрей от лихоманок. Но лютая и неизбежная смерть продолжила скрадывать добычу. Коростница, от которой человек покрывался струпьями, а потом и кровоточащей коркой, цеплялась к вещам и прилипала к любому, кто их тронет. Могла годами ждать новой жертвы в земле, прикопанная вместе с пеплом сожжённого. Но про коростницу старец только слышал - в их краях её не было. А трясовицу легко остановить. Нужно запретить семье, где есть болящие, покидать свой двор, дождаться, пока кто-нибудь выживет. И его кровью напоить общину. Защити, Мать-Земля...

   Но она приберегла своё покровительство до других времён. Уже два новолуния весело и неутомимо стучали молоты по наковальне. Однако великан-здоровяк Куян неожиданно упал возле горна. Семья еле втянула его в избу. Кабы не жилистый Шестак, так и лежать Куяну на глиняном полу кузни. Старец-вещун пришёл к вечеру, во двор не заглянул. Долго из-за ворот слушал причитания Карюхи и Улады. Женщине всегда найдётся другой муж, даже давно неплодной большухе Уладе. А без такого искусника, как Куян, оскудеет казна, станет трудно обрабатывать поля, рубить избы. Пока-то Шестак догонит мастерством отца, да и догонит ли... На Куяновом дворе недавно кто-то народился. Нужно выбирать.

   Старец подозвал жестом Уладу, вышедшую выплеснуть остатки отвара, которым она пыталась обуздать трясовицу. Большуха кинулась к нему, как цыплёнок под несушкино крыло, но остановилась. Понятливая.