Тринадцать

Тринадцать

Сафронов искренне и совершенно непредвзято считал жену ведьмой. Или всевидящим Оком Саурона. Или шпионом из боевиков. Или экстрасенсом.

Иначе откуда Лидочке знать, где и когда он косячит?

К примеру, две недели назад у Сафронова начало шалить давление. Встревоженная Лидочка настояла, чтобы Сафронов сходил к врачу, и тот выписал Сафронову лекарства.

Сафронов прилежно глотал таблетки вплоть до вчерашнего дня. Замотавшись с одним въедливым немцем, напрочь забыл про давление.

Зато Лидочка не забыла.

Секретарь зашел после совещания и сообщил:

– Звонила ваша жена, пообещала, цитирую, «если немедленно не примешь лекарство, я тебя линчую, кастрирую и повешу. Порядок кар на твое усмотрение».

Сафронов крякнул, лекарство принял.

Или вот, на той неделе Сафронов случайно разбил Лидочкину эксклюзивную кофейную чашку. Чашка была крохотной, из тончайшего нежного фарфора, расписанная собственноручно Отогами Ямато. Ужас, который охватил Сафронова при взгляде на осколки, нельзя передать словами. Отношение, которое связывало Лидочку и эту чашку, можно охарактеризовать любовью, причем любовью возвышенной, трепетной, нежной – пусть и односторонней. Чашка хранилась за стеклянной витриной, доставалась только во время особых, значительных событий, тщательно затем споласкивалась, протиралась тряпочкой для посуды за шестьдесят долларов (у чертовой чашки была своя, уникальная тряпочка) и убиралась на место до следующего торжества.

И Сафронов умудрился ее разбить.

Какого черта он вообще полез на ту полку, история умалчивает.

Меры, которые Сафронов принял для исправления ошибки, были масштабными; времени для действий катастрофически мало. Через шесть дней наступал Лидочкин день рождения, и жена непременно бы хватилась потери.

За шесть дней Сафронов совершил невероятное: отыскал чокнутого гончара, создавшего чашу, стоял над его душой до тех пор, пока тот не создал точную копию, связался с Ямато, заставил того отодвинуть все заказы и повторно нанести роспись. Самое странное заключалось в том, что платить Ямато пришлось не для того, чтобы тот отодвинул заказы, а для того, чтобы тонкая натура художника по фарфору повторила уже созданный, пусть и им самим, рисунок.

Чашка с величайшими предосторожностями была доставлена в Россию, передана Сафронову лично в руки и установлена на месте погибшей предшественницы.

А Лидочка все равно догадалась.

– Ты разбил мою чашку, – сказала в то же мгновение, что и взяла ее в руки.

Сафронов поперхнулся.

Или из последнего.

Сафронова с Лидочкой пригласили на прием. Лидочка долго прихорашивалась, но когда вышла, Сафронов затаил дыхание – настолько она была прекрасна. Сафронов не отводил взгляд от жены вплоть до того момента, пока случайно перед его глазами не проплыл бюст одной кинодивы. Вырез был такой низкий, а бюст был такой большой, упругий, мягкий, и так славно покачивался при поворотах и ходьбе, что Сафронов поплыл.

Из состояния священного мужского транса его вывел только голос жены.

– Продолжай на нее пялиться, – ехидно предостерегла она, – если хочешь остаться без глаз.

– Прости, – покаялся Сафронов.

Он мог бы поклясться, что Лидочка смотрела в другую сторону.

И уже в машине рискнул спросить:

– Откуда ты знаешь?

– Про что?

– Про мои ошибки. Ты… за мной следишь?

– Я тебя умоляю, Сафронов, – закатила глаза Лидочка. – Всему есть логическое объяснение.

– Таблетки?

– Ты забыл в ванной свой «умный» браслет, и когда он зазвенел, я поняла, что без него ты даже не вспомнишь про лекарство.

– Кхм… А чашка? Как поняла, что она не твоя?

– Потому что на моей чашке была трещина – а на этой нет.

– А грудь?

– А грудь… – Лидочка хитро сощурилась, – почувствовала!

Сафронов удовлетворенно хмыкнул.

Как есть ведьма!