Тропа Великанов

Глава 1. Детский смех

Диад Фер попытался соскрести ногтем пятнышко со стола, но с куда большим удовольствием соскреб бы из памяти воспоминания о жене.
— Ольстер, поди сюда. — позвал он сына и поставил закопчённый канделябр так, чтобы тот закрыл ненавистное пятно. — Ольстер!
Голос его стал настойчивее. Диад Фер забрал промасленные чёрные волосы в хвост и жестким кулаком постучал по стене. Деревянный дом словно содрогнулся от его прикосновения, но наверху не скрипнула ни одна половица. Лишь гомон людей на улице, перемежавшийся конским топотом, свидетельствовал о наличии жизни вне этих стен. Мужчина собрал отполированные инструменты и аккуратно сложил их в тряпичный мешок. Переступив через крышку гроба, ещё пахнувшего свежей сосной, он вышел в заднюю дверь и ещё раз постучал по стене.
— Дррать его за ухи, у пашкудника поштения к старшим ни в одном глазе. — раздался сиплый голос за шторой.
— Замолчите уж, папаша. — ответил Диад, задрав голову ища сына.
Штора колыхнулась от возмущённого кашля, но он уже поднимался по ступенькам. Древесина отсырела и зловеще прогибалась под жесткими ботинками. Мужчина провёл рукой по стене, прилаживая к ней отклеившиеся обои, но вздохнул и зашагал дальше. Наверху мелькнула чёрная тень. Диад Фер застыл, оперевшись рукой на перила.
— Ты отца совсем не слышишь? — спросил он.
— Я уже шёл. — сказал Ольстер и словно в доказательство своих слов перепрыгнул сразу через две ступеньки.
— Давай за прилавок, малец.
Ольстер пригладил такие же чёрные как у отца волосы и гневно зыркнул зелёными глазами. Приказы он не любил. Диад Фер похлопал сына по костлявому плечу и усмехнулся. Ничего, вот в армии наловчится старших уважать. Семнадцатый год парню, скоро и за ним придут. Мужчина вспомнил свою молодость, как впервые увидел горы, как их полк разбил отряды повстанцев и как ему дали серебряную медальку за храбрость. Вот жизнь-то была, не то, что сейчас…
— Пороть надобно: всю дурь ремень добрый выбьет.
Снова трепыхнулась штора, расцвеченная восточным узором, и замерла под тяжестью таившейся в ней пыли.
Проследив за тем, чтобы Ольстер встал у прилавка, Диад Фер отодвинул занавеску и прошёл в небольшую комнату с окном, смотрящим во внутренний двор. Тихонько свистел ветер сквозь заткнутые газетами щели. Некогда зелёный ковёр, брошенный на половицу, был утыкан чёрными точками от окурков.
— Шовшем про отца родного забыл. — обиженно сказал Дивед Фер.
Пальцы со взбухшими суставами сжали колючий плед. Небритый подбородок словно был сделан из мятой газеты, но цепкие глаза подмечали любую мысль, затаившуюся на лице сына.
— Отец родной, вы никак дом вознамерились сжечь? — вздохнул Диад, поднимая с пола смятый окурок.
— Женку свою жизни учи. — ответил Дивед, прячась за газетой.

Диад Фер не находил в себе сил лишать старика последней радости и потому положил новую пачку сигарет рядом с кружкой воды.
— Про пепельницу не забывай. — проворчал он, убирая с тумбочки тарелку с остатками вчерашнего ужина. Форточку открывать старик запрещал и потому крепкий запах мочи и табака, царивший в комнате, прочно поселился среди вещей ее хозяина: в щелях древесины, желтоватых складках одежды и полой трости, похожей на скрюченный палец ведьмы.
Диад отнёс тарелку приходящей кухарке и вернулся к прилавку. Ольстер как раз расписывал джентльмену с дамой преимущества обитого бархатом гроба перед его более дешевым собратом, но, как оказалось, спрашивали они совсем о другом.
— Нет здесь такого, уважаемые. — сказал Диад, оттесняя сына. — Поищите в церковной лавке. Всего хорошего.
Юная дева, похожая на мотылька, вздохнула и посмотрела на юношу. Спутник ее такой же юный как и она сама лишь обескураживающе улыбнулся. Диад Фер переступил с ноги на ногу. Жаждой жизни от этого юнца разило за версту, а такое во Враньем граде было дурным тоном.
— Значит, поищем там. Пойдём, сестрица. — сказал джентльмен и, все так же очаровательно улыбаясь, увлёк девушку к выходу.
Как только дверь за ними закрылась, Диад Фер повернулся к сыну.
— От покойника бы не убыло. — буркнул Ольстер, пытаясь не смотреть в глаза отцу.
— Я те дам «Не убыло». — передразнил его Диад Фер и схватился за мешок. — Смотри, чтобы без фокусов.
Подхватив крышку гроба, он потащил ее в соседнюю комнату, служившую ему мастерской. Пестрые пятна флажков, мелькавших сквозь решетки окон, его не слишком заботили. Он любил работать. Сосредоточенно полировать доски, пока они не становились гладкими как женские руки, смешивать свинец с углём, покрывать свежим лаком ещё пахнущую лесом древесину. Он улыбался, когда шляпка гвоздя совпадала с узором дерева и грустил, когда волоски кисти оставались на лаке.
Мастерская была его сердцем — чистая, светлая с аккуратно разложенными на столе инструментами и острой шпагой старого образца, висевшей напротив окна. Но тени живут в любом доме, скребут крошечными лапками, сеют сомнения и раздор. Обитали они и здесь. Диад Фер отложил рубанок в сторону и вытер пот. В глазах слегка двоилось, а в ушах словно грохотали тяжёлые барабаны.
Он присел на табурет и посмотрел на один из уже готовых гробов, прислонённый к подоконнику. На самом подоконнике стоял чугунный ночник, испещрённый десятками дырок. Мужчина нахмурился и снова поднялся на ноги. Ее нигде не было. Слезящимися от солнца глазами он обшарил подоконник и только потом догадался посмотреть на пол. Чуть не наступил. Дурень.
Он вернулся к столу, тщательно вытер тряпкой руки и только потом поднял с пола прямоугольную фотокарточку. Троица детей укоризненно посмотрела на него с бугристой бумаги. Слева угрюмый Ольстер, весь в отца, в середине их старший, Маркл, и справа Лорелей с растрепанной от ветра светлой челкой. Некогда белая картонная рама с выпуклым цветочным узором уже начала желтеть. Диад Фер осторожно прислонил фотографию к ночнику и вернулся к работе. Да, он любил свое дело, вот только предпочитал не помнить о том гробе, что сколотил для своего сына.