Тропами неведанными

Глава I

Босые пятки легко шлёпали по мокрой от утренней росы траве. Земля, превратившаяся в грязь из-за ливня, липла к ступням, ноги иногда проваливались, и брызги отлетали в разные стороны. Поднимая намокшие полы рубахи, чтобы не запачкать её, Рада отдалялась от родной деревушки Озёрной.

Озёрная расположилась недалеко от берега быстротечной безымянной речки. За деревней простиралось поле с колосившейся на нём золотой пшеницей. За полем - лес дремучий, тёмный, непроглядный.

Поговаривали, нежити в нём водилось много: водяниц да леших навалом, русалки в озёра тамошние людей песнями заманивают. Уж неизвестно, насколько много там всяких существ обитало, а вот волки там точно мест имели. Иной раз, как ночью на луну завоют всей стаей, да так до утра глаз и не сомкнёшь, будешь потом целый день ходить, как в воду опущенный, да глаза потирать. О местах этих непроходимых слава дурная ходила, так что охочих на зверя ходить немного находилось: всё как-то и без этого обходились - рыбу ловили, урожай собирали, ткань изо льна ткали. Только за дровами приходилось в лес наведываться, да только далеко не заходили - опасались.

Жили-поживали люди да горя не знали. Лето в самом разгаре было, близился день летнего солнцестояния, день наивысшего расцвета природы. Иван Купала - праздник Солнца, зрелости лета и зеленого покоса, и совершался в честь Бога Солнца, супругой которого была светоносная Заряда, красная девица. На русальной неделе к реке не ходили, девиц-утоплениц опасались.

Но вот как наступит вечер на кануне самого праздника - хлынет народ к берегу: игрища устраивать да костры разводить. Девки венки обрядовые плести ещё с солнцем начинают, а как-то за деревьями спрячется - к реке пойдут на суженого гадать. Веночек по волнам пустят, а кто поймает, тот и судьба твоя.

Жители Озёрной ещё засветло готовиться к празднеству начали. Парубки да мужики, что покрепче, как только солнце из-за верхушек деревьев показалось, к краю леса направились: березок молодых на дрова порубить, чтобы костры обрядовые к вечеру наготове были. Не больше шести сотен шагов было от крайнего дома деревни до кромки леса: не далеко и не близко. То и дело тишину летнего дня нарушал размеренный стук топоров, глухо доносились мужские голоса, изредка переговаривающиеся во время работы.

К опушке леса, ориентируясь на звуки работы и стирая босые пятки, приближалась миниатюрная девичья фигурка в простой льняной рубахе до пят, подпоясанная нешироким поясом, расшитым оберегами. На миг остановившись перевести дух, Рада перекинула тяжёлую косу, отливавшую золотом при свете солнца и поправила сбившееся на бок при беге очелье: не гоже при мужиках растрепанной появляться - засмеют ведь потом. Девица только облокотилась на ствол тонкой берёзки, как вспомнила зачем она неслась к лесу, испуганно ойкнула и подорвалась с места в ту же секунду. Пронеслась быстро, словно лань тонконогая, между деревцами и выбежала на поляну, откуда крики молодецкие доносились.

– Это что ещё за лихо лесное? – воскликнул один из мужиков с густой бородой и закатанными по локоть рукавами рубахи. – А ну кыш отсель, нечего здесь бабам разгуливать.

А девица тем временем, будто и не слыша, что ей там говорят, лихорадочно бегала глазами по опушке, словно ища кого-то. Все, кто там был, остановили работу и недоумённо уставились на Раду, ожидая, что будет дальше. Вдруг большие голубые глаза, обрамлённые темными пушистыми ресницами, остановились и тревожно сверкнули, найдя то, что искали. Царившую тишину разверг звонкий крик, вылетевший из уст Рады:

– Дядь Макар, скорее! Дядь Макар!

– Да не голоси ты, полоумная! – Из-за деревьев показался рослый детина. – Всех птиц в округе распугаешь!

Среди парней послышались смешки, а рыженькая девушка, не обращая ни на что внимания, продолжала:

– Да скорее же вы!

– Да что случилось-то?! – усмехнулся мужик в густую бороду уже тронутую кое-где сединой.

– Тётка Пелагея...

– Ну?! - уже начал беспокоиться Макар. – Да говори ты уже, девка!

– Рожает, – после полуминутной паузы, тяжело сглотнув, наконец выпалила рыжеволосая.

Из мужских рук, тяжело стукнувшись о землю, выпал топор. Остолбеневший мужчина, побледнел и сорвался с места, бегом направляясь в деревню.

– Во как припустил! Аж пятки сверкают! – по-доброму захохотал один из мужчин с русыми, на половину седыми, волосами, собранными в хвост, и весёлыми карими глазами.

Подхватив его смех, загоготали и остальные. А самый высокий из них в потной рубахе заговорил:

– Повезло Макару, ребёнок на Купалу родился: значит счастливым да богатым будет.

– Да, повезло, а коль сын будет, так счастью конца и края не будет, – поддержал мужика кареглазый, – Пелагея ему-то четверых уже родила и все девки, пора бы уже и помощника себе народить.

– Но и девка если будет, то и это радость. Тогда она Макару уже богатыря родит, внука.

– А сосватаем её за кого-нибудь из твоих молодцев, – вновь захохотал русоволосый мужик, – и породнитесь.

– И то верно говоришь, Матвей.

И, напоследок хохотнув и хлопнув друга по плечу, рослый мужчина вновь принялся за свою немудрённую работёнку. А Матвей, уже было направившийся к недорубленной берёзке, остановился посреди поляны, словно вспомнил что-то.

– А куда же Лихо-то лесное подевалось? - пробасил он.

– Кто?

– Да девка, которая к Макару прибегала.

– А-а, да вон сидит, – ответил один из парубков и указал на пеньки, оставленные от срубленных деревьев.

На одном из таких пенёчков берёзки сидела Рада, обхватив колени кольцом рук и уткнувшись в них носом.

Мужчина удивлённо выдохнул, услышав тихие девичьи всхлипы. Не понимая, чем могли быть вызваны слёзы, Матвей осторожно подошёл к девушке и, опустившись перед ней на корточки, положил большую мозолистую ладонь на её плечо.

– Ты чего это, девка, сырость разводить вздумала, а? – ласково обратился он к Раде, но ответом послужил очередной всхлип.

– Ну-ну-ну, хватит слёзы лить, ими горю не поможешь, - видя, что словами успокоить не получится, Матвей переместил руку девице на голову и легонько, по-отцовски, погладил рыжую макушку. – Обидел тебя кто?