Тропарь и коллекта

Часть 2. Сын. Излечение кшатрия

- Доченька, Сарочка – голос Бориса Моисеевича Айзенберга был необыкновенно ласков.

- Сейчас к нам на квартиру заглянет Женя, отдай ему кожаную папочку, ту, что лежит у меня в тумбочке у кровати. Он должен передать её папе. Напои его кофе и прими как следует, ты же знаешь, дорогая, чем мы обязаны Петру Николаевичу. Ты – своим рождением, а я ещё большим – своей честью!

Старшая дочь Бориса Айзенберга, вице-президента местного отделения Сбербанка, хорошо знала оттенки голоса своего отца. Услышанное означало:

- Я чувствую запах очень больших денег!

Она зашла в родительскую спальню и открыла прикроватную тумбочку. В мягкой, светло-жёлтого цвета папке лежал один единственный лист. Пробежав его наискосок, девушка поняла, что это положительное решение по кредиту под обеспечение акциями нефтеперерабатывающего завода. Но почему отец не передаёт его сам, а просит отдать пятнадцатилетнему сыну заместителю директора завода, она не понимала.

Девчонки старших классов засматривались на Женю, но это происходило, отнюдь, не в силу его природных мужских качеств: в спортзале он стоял последним в строю. Во-первых, он был сыном Петра Николаевича, заместителя директора градообразующего предприятия - Новокуйбышевского НПЗ - по снабжению, члена Областного комитета КПСС, редко в чьём доме не упоминаемом за ужином с добротой по объективным причинам. Упоминания сопровождались поднятым сосудом независимо от содержащейся в нём жидкости: в будни – чаем, на праздники – водкой или самогоном с обязательной присказкой:

- Дай Бог здоровья Бригадиру !

А во-вторых, за Женей шла слава непреклонного, подобного скале с берегов Волги, бойца за правду и справедливость. Причём, слава шла с первого класса средней школы.

…

Это был ужасный случай, потрясший весь город. На 9-е мая Ольга Васильевна- молодая учительница 1-го «А» класса строго-настрого велела всем девочкам надеть белые фартучки, а мальчикам – белые рубашки и тёмные брючки.

- Дети ! Завтра – великий праздник Советского народа. На открытый урок в школу придут наши шефы, и мы с вами хором споём выученную песню про Ленина. Шефы приготовили вам подарки.

Жене не нравились эти слова из выученной песни: «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой, в горе, надежде и в радости …». Он не понимал, почему это сооружение в Москве на Красной площади, похожее на стопку книжек: снизу – большие, а сверху – маленькие, не надгробный памятник огромных размеров, а каменный ящик для Вождя мирового пролетариата (так Ленина называли во всех книжках для больших и маленьких). Он знал, что когда-то умрёт, но это будет очень и очень нескоро, практически – через бесконечное число дней. Знал также, что людей хоронят по-разному: закапывают в могилу, сжигают на ритуальном костре, опускают на дно морское, завернув в материю и привязав к ногам тяжёлое, а фараонов в Африке – помещают в саркофаг в виде мумии. В могилу принято хоронить у христиан, сжигать – у индусов, опускать в море – у пиратов и моряков. Но Ленин, как утверждали учителя, был «родным и близким», также родившимся в приволжском городе, носящем имя «Ульяновск». Он должен был быть – и в этом Женя был уверен - похоронен в могилу, но по какой-то причине Ленин был мумией, причём не скрытой в закрытом саркофаге, а выставленной на всеобщее (так говорила Ольга Васильевна), но, почему-то охраняемое обозрение.

И самое удивительное и непонятное скрывалось в словах «…всегда живой, …всегда с тобой». Как мумия может быть с ним всегда? Он думал про несуразности, связанные с личностью Ленина, но, отнюдь, не всегда, а лишь на уроках, посвящённых Вождю мирового пролетариата. На вопросы, заданные в связи с этим родителям, он от отца получил лишь слегка сдержанную улыбку, а от матери назидание – никогда об этом нигде громко не говорить.

- Потом поймёшь, сынок !

Девятого мая в честь праздника за завтраком мама подала к столу вазочку варенья. Варенье Женя любил.

…

Он помнил себя с полутора лет, когда плачущая от дополнительных невзгод, связанных с первыми годами его жизни, мать начинала учить вчерашнего младенца ходить на горшок. К этому времени отца расконвоировали, но жить он продолжал в том же бараке, где и жил предыдущие 11 лет. Появились семьи, и барак просто разделили перегородками. Собачий холод из-под пола морозил всё, что на нём стояло. Материнская радость – полстаканчика дитячей мочи в горшке - к утру превращалась в лёд. Но настоящим испытанием были пелёнки. Их кипятили в общей на несколько семей выварке, предварительно пометив буквами обладателей. Женечкины метились как УЕП (Устин Евгений Петрович). Сначала отец возражал, считая такой способ смешивания остатков детского дерьма негигиеничным и недостойным Бригадира. Но видя мучения матери, поддался её разъяснениям по поводу высокой температуры кипения, убивавшей всех микробов.

- Peter, Du Chemiker von Beruf, Sohn des Chemikers. Wir erhitzt über hundert, Ko-chen[1].

После этих слов отец обнял мать и больше не возражал.

Первым жизненным воспоминанием, вопреки утверждению Фридриха Энгельса о том, что человек «отделяет себя от инобытия», начиная с трёх лет – то есть восстанавливает в памяти события прошлого – было воспоминание об опорожнении.

- Псс, псс, псс…- предварительно согрев на животе верхнюю часть горшка, мать опускала железный сосуд с мальчиком на подстилочку. Жуткий (и это хорошо помнилось) холод сжимал мочевой пузырь, и Женя слышал радостный голос матери: