Тульпа

Тульпа

Я нашла его, умирающего, в один из безветренных солнечных дней, что бывают в горах после крутого бурана. Он молился и почерневшими пальцами загребал снег в синий от холода рот. Несчастный путник, принявший весь гнев седобрового Кайлаша - сердца мира. А если сердце так жестоко к невинным людям, то что и говорить о самом мироздании, в чьих чертогах оно застыло? Каменное и ледяное, полное лишь злобы и горечи, уже который год Кайлаш убивал десятки паломников, ищущих монастырь в одной из его пещер.

- Нет, Кайлаш, он мой! - кричу я, не сводя глаз с угрюмого пика, подпирающего само небо. Гора безмолвно хмурится застывшими снегами, она знает, что вокруг - все вечно. Вечный снег, вечный холод, вечная смерть. И ей остается лишь ждать, когда мы оба погибнем под синим платьем Шивы.

Я взваливаю несчастного себе на спину. Задубевшая от холода кожа скрипит, снегоступы глубже уходят в снег. Почему он такой легкий? В полушубке, в собачьих унтах, но по весу - будто тащу молодого марала. Под нашей тяжестью белая шелуха хрустит и ломается, моим шагам вторит глухое скалистое эхо.

- Он мой… - повторяю я весь путь до своей скромной хижины. Наконец-то я смогла кого-то спасти.

* * *

Совсем юнец…Как забрел сюда, так далеко? Без припасов, зимой? Знаю - искал Брахму, просветление, а наткнулся на смерть.

Красивый. Жаль, что послушник - в дырявой сумке я нашла четки, молельную чашу  и пару окаменевших хлебцов. Сбежал из родного храма? Или же изгнанник?

Ворочается на соломенной постели, открывает глаза - голубые, как снег в сумерках. Смотрит на свои руки. На левой осталось три пальца, на правой - четыре. Ты еще свои ноги не видел, мальчик…

- Пей, - я протягиваю ему отвар из весенних трав. Он жмурится, сглатывает слезы. Берет в изуродованные руки миску и делает жадный глоток. Питье обжигает простуженную глотку, он задыхается. Скрючивается на постели, кашляет. Я сажусь рядом, солома подо мной проваливается. Забираю миску и сама вливаю в его рот. - Пей, заблудший.

- Я не заблудший, - хрипит он и смотрит на меня с ужасом. Будто не благодарен за спасение, будто это я завела его в горный буран, - я ищущий.

- Пей, ищущий, -  я улыбаюсь ему. Глажу по спине, словно могу успокоить. Но ничто не уймет жажду знания в уме послушника. Ничто не обуздает жажду просветления в его молодой душе. - Тебе не найти Учителя, не найти монастырь под Кайлашем. Возвращайся туда, откуда пришел.

- Некуда возвращаться, - шепчет он и засыпает неспокойным сном.

* * *

- Я должен найти его, - говорит он упрямо. Вертит головой и хмурится, когда я начинаю перечить. - Ты ведь знаешь, где он, отчего не проводишь?

- Я не знаю, - лгу. Он молод, мне его жаль. Не хочу, чтобы он губил свою жизнь в стылых стенах вечного знания. Без любви, без счастья, в принесенной богами пустоте.

- Значит, я сам, - говорит тихо, смотрит грозно. Отворачивается. Собирает вещи, и даже не просит еды в дорогу. Беспалые ноги обматывает кусками от монашеской робы, чтобы ставшие велики унты не слетали в пути. Перекидывает сумку через плечо. Держится гордо, будто не монах вовсе - воин, генерал тибетской армии... Шут.

 - Стой, - выдыхаю я, не в силах стерпеть, - дождемся лета - и пойдем. В буран не пробраться туда!..

- Летом снег растает, мы не поднимемся на нужную высоту. Нужно идти сейчас, пока он еще плотный, - как настойчив! Мне становится не по себе от его уверенности. Но он прав - летом ледяные тропы уходят вниз, и нам не обойти гору. - Я иду или с тобой, или один.

- Через два дня, - мне больше нечего сказать. Путь до монастыря не близок - месяц, если повезет с погодой. А если не повезет?

- Спасибо, - отвечает он облегченно. Расслабляет плечи, будто камень со спины скинул. - Спасибо, добрая сестра...

Я не хочу покидать свой уютный дом. Но еще больше я не хочу оставлять мальчишку наедине с Кайлашем - кто знает, что у богов на уме?

* * *

Он идет тяжело - хромая, опираясь на посох, что я дала ему. Вижу, как от боли закусывает губу, как зубы становятся красными от крови. Но ни слова, ни стона не срывается с его рта.

Боги благоволят нам - еще не было ни одного смурного дня. Однако пришлось чуть спуститься на плато, где снег уже покрылся проталинами. Жесткий и рыхлый, как крупа, он замедлял нас. У подножия гор уже начиналась весна.

Солнце в зените светило так ярко, что жгло глаза. Мой спутник плелся сзади, таща за собой поклажу, то и дело проваливаясь и оступаясь.

- Куда мы идем, добрая сестра? - выбившись из сил, он останавливается. Щурится, смотрит на меня с недоверием - Кайлаш остался по правую руку, мы сделали значительный крюк. Мальчишка осознал это и теперь был озадачен - ведь я обещала помочь ему.

- Живым тебе не найти монастырь и Учителя, - улыбаюсь я, наблюдая, как округляются его голубые глаза. Но он так устал, что не может ответить. Да и насмешки моей не понял, глупый. - Не бойся, мы идем к святым озерам - Мапамъюм-Цо и Ланга-Цо, Жизни и Смерти. Только умерев и воскреснув, ты сможешь войти в монастырь.

Насупившись, берет посох в другую руку и идет вперед:

- Я и не боюсь.

* * *

Горький, сухой дух встречает нас у кромки святого озера Ланга-Цо. Темная, густая вода шла беспокойной рябью по крутым камням. Снега здесь уже не было, лишь серые валуны с желтым налетом.

- Иди, - говорю я и толкаю мальчишку вперед. - С головой окунись сначала в Ланга-Цо, это будет твоей смертью. Затем омоешься водой из Мапамъюм-Цо, то будет твоим воскрешением.

- Никто не заходит в озеро Смерти, - он напуган, не верит мне.

- ...И никто не находит монастырь, - отвечаю я равнодушно и сажусь на один из просоленных ветром голышей.

Мальчишка кивает. Смиряется. Скидывает одежду, худое тело дрожит как лист на колючем ветру. Спотыкается, падает, рассекая колени до крови, но встает и  идет вперед. Замирает у самой кромки, затем с силой бросается в ледяную воду. На миг пропадает, затем вновь показывается над жгучей гладью. В горах звенит истошный вопль.