Туманность

Туманность

1

Многих звезд, что видно в провале ночного неба, уже давно не существует, а свечение их, как посление сообщения давно утерянного в космосе корабля с людьми на борту. Поступают в диспетчерскую всех заселенных планет каждый день сигналы, десятилетиями блуждавшие в вакууме. На них запись еще живой речи. Всем известно, что выживших уже нет, но сообщения все идут и идут – доносятся из динамиков, от чего нервно холодеет сам рассудок. Каждый день слышны отчаяные голоса безвозвратно потерявшихся людей, которые знают, что на спасение надежды нет. Так и взорвавшиеся, рассыпавшиеся в холодную туманность звезды, но свет все бежит по пустому пространству как мираж некогда бывшего великолепия.
Миллиарды жизней погребены в земле. Миллионы звезд рассеялись без следа – и свет их приглушило глубокое пространство. Теплые тела стали холодными – огонь превратился в розовый лед. Память цепляется за время, а время уносится в пространство, которое искажается горизонтом событий массивных черных дыр.
– Моя жена очень любила систему Этэрны. Ее как тянуло к ней, – говорил Павел сидя за столиком с красивой средних лет восточной женщиной по имени Нэхид. – Она была подписана на журнал «Далекий-близкий дом» и больше всего интересовалась именно этой планетой. Жена все мечтала наконец перебраться туда. Хотела как первые поселенцы построить домик где-то около реки и выращивать свою плантацию. Как раз тогда особенно нужны были не столько инженеры, сколько ботаники и всякие там садовники. Их отправляли по льготным тарифам. Хотя и сейчас, вроде, тоже самое. До сих пор дефицит. Не многие хотят отправляться так далеко, хотя планета, на сколько я знаю, очень похожа на Землю.
Только сегодня, за три года и шесть месяцев полета он познакомился с Нэхид за обедом в столовой транспортного корабля. Она сама подсела к нему, вежливо спросив с сильно выраженым акцентом, можно ли ей за этот столик. «Конечно!» – Павел был очень рад, но флегматичный его характер не выразил того в мимике лица.
– Вы хотите исполнить ее мечту, поселившись там, где-то у реки, самому? – Акцент придавал ее речи особую привлекательность, как подчеркивая обаятельные черты ее сдержаного восточного лица, за исключением теней на глазах не знающего косметики.
– Почти. Она умерла вместе с нашей дочерью, – глядя в сторону пустым взглядом сказал Павел. – Я хочу их похоронить на Пандемосе. Это единственное, ради чего я отправился, а там уже… – Поняв, что начинает углубляться, раскрывая свою мучительную тоску незнакомому человеку, Павел прервался и продолжил говорить, стараясь держаться поверхности. – Дочь тоже обожала Пандемос. Это ее мать пристрастила. Не специально, конечно, но они обе любили вечерами помечтать и даже выдумали мне роль крупного планктатора. Ей было восемь, – все же выдавил из себя Павел давно утерянную печаль, вырвавшуюся как по привычке. Было больно вспоминать о всем этом, но уже не до слез. Теперь только тоска, пустота и отсутствие смысла. Он не знал, что будет делать, когда придаст тела когда-то любимых земле. Больше цели нет. Может и покончит собой, – размышлял временами Павел. Эта мысль стала настолько привычной, обыденной и каждодневной, что вполне была сопоставима мысли прочитать ту или иную книгу – уже без особого интереса, всегда блекнущего с годами; только ради того, чтобы скоротать время на корабле.
Нэхид задумчиво, немного прищурив свои темные, погруженные в тени глаза, промолчала глядя на столик, занятый молодыми людьми с неприятными острыми чертами лица; один из них постоянно бегал глазами, как грызун все высматривающий добычу мельче себя. Губы женщины всегда были выстроены строгой прямой линией, при этом не сглаживая их изящного в очертаниях рельефа, но даже подчеркивая его переходом с кончиков рта к гладким щекам, а затем украшая  красивый овал лица чуть возвышающимися скулами. Она ничего не сказала и совсем не двигалась, мягко зажав пальцами левой руки столовый прибор. Видно было, что Нэхид очень призадумалась, и не просто так, а будто продумывая что-то особенно для себя важное.
– А вы по какой причине отправились так далеко? – спросил Павел, чтобы переломить молчание за их столиком. В самой столовой было достаточно шумно. Народ продолжал прибывать. – Вы тоже летите одна? – и сразу подумал, что он то летит не один. Павел не мог сказать, что он один – это обесценивает самых дорогих, хоть и давно умерших людей, но ведь слова ничего не значат, если осязаемые чувства, когда-то бывшие собранными в центре мироздания, ныне распылены и уносятся в разные стороны, теряясь в безжизенном холоде. Они – жена и дочь – находятся в его комнате, в специальных саркофагах со стеклянной поверхностью, чтобы сохранять тела умерших столько, сколько понадобится. С появлением саркофагов по всей Земле и уже на некоторых колониях появилось движение за сохранение тел умерших людей на будущие времена, когда человечество научиться воскрешать умерших. В одной из подконтрольной Земле колоний, где все еще такие вопросы принимаются с опасением, решая эту проблему, уничтожили разом два города. Пресса призывала руководство колонии осудить, потому как с экономической точки зрения это нанесло значительный ущерб, и прежде всего метрополии. Дело удалось замять заверениями, что ущерб этот раздут прессой намерено и вполне себе восполним эмиграцией из бедных районов Земли.
– Да, я лечу одна. Вам это должно быть известно. – Как же иначе за три года и шесть месяцев на одном корабле, а особенно в отношении Нэхид. Среди нескольких тысяч пассажиров корабля, женщина эта заметно отличалась. Она единственная, которая среди всех остальных дам носит длинную юбку по щиколотки ног, постоянно разных ярких цветов и что-то вроде облегающей ее тонкое тело жилетки того же окраса, а под ней какая-та тонкая, с вышивкой цветами и узорами кофточка с длинными рукавами и воротником под самый подбородок. Смотрелось очень архаично, но шикарно и красиво, особенно с золоченными выгравироваными браслетами на ее запястьях. Удивительно, но Павел не слышал ни единого смешка за спиной Нэхид, как правило летящие в спину всему отличному, а тем более «древнему», уже утеряному современным миром. Оттого он и насмехается, что когда-то обладал, но в самонадеянности своей потерял, из-за чего его всегда преследует слабое чувство вины и скрытой неполноценности, которую постоянно надо заглушать очередным самонадеяным поступком.
Эта, будто персидская женщина, пробуждала какую-то слабую тоску, с которой не легко было смотреть на все эти однотипные, скучно повторяющие друг друга, созданные исключительно с практическим расчетом интерьеры корабля, которым свободолюбивые люди готовы бездумно подражать.
Транспортник этот для перевозки 9 и 8 классов, то есть для людей, которым только и хватило средств купить билеты и отправится в один конец с одной лишь надеждой на лучшую жизнь.
– Но я не из аван… а-ван-тю.., – стало не ловко, но от этого она только строго посмотрела на Павла, как бы требуя от него помощи, прибегнуть к которой, только потому, что Нэхид женщина, он обязан. 
– Авантюрист? Вы хотите сказать, что вы не авантюристка?
– Вот именно, – произнесла женщина с ярко выраженным акцентом, отчего Павел не сразу понял, что именно сказала она.
– Их тут слишком много, но я уже не обращать внимание, – продолжила она. – Все они очень неприятный личности. В их лицах нет ценности, понимаете? 
Павел махнул головой, хотя не понял, что Нэхид имела в виду.
– Они не верят в жизнь, хотя думать, что верят. Жизнь они превращают в средство для самих себя, а потому не живут. Вы согласны, что жить надо для другого и тогда только появляется смысл? Если для себя – смысла нет. Вы согласны, Павел?
– Кажется, согласен, – тоскливо повел он головой. – Только это все как-то…
– Остановитесь! – потребовала женщина. – Не слова больше! Я все понимаю. В ответе всегда важны первые слова – остальное от ума. Я знаю, что вы человек, способный на… на-а.., – обворожительно прищурившись, Нэхид задумалась. – Вы са-мо-от-вер-женный человек. Вы держали в себе боль только ради того, чтобы не забыть любовь. Я это знаю, Павел, – без высокомерия, а будто даже восхищаясь сказала она.
Крайне противоречиво, когда собеседник восторженно, хотя и сдерживаясь, превозносит качества, которые давно уже смылись протухшей водой из под душа. Нэхид говорила о Павле, но уже о нем не настоящем. Таким он – самоотверженным, хранящим боль во имя памяти о любви – взошел на этот корабль. И с каждым последующим днем этот страшный космос то и делал, что разъедал его чистую боль, подменяя какой-то бездушной паталогической фобией.
Противно, что на корабле нельзя скрыть свои тайны. Обязательно найдутся люди, которые узнают о посторонем все, и потихоньку сведения эти, как капли воды стекают, попадая в разные сосуды без разбора.
– Вы не сказали, зачем вам понадобилось на Пандемос, – перевел тему Павел. – Вы женщина… Простите, если тем затрону… – одинокая. Это ведь так? И вы конечно же не из этих, как выразились, авантюристов…
– Нет, конечно! Слава богине, я этого избежала, – без обиды нахмурив брови, перебила его Нэхид.
– Даже так! – удивился он. – Это…
– Вы скажите – дико? – как играючи улыбнулась она ему, смотря немного исподлобья.
– Интересно! Я сказал бы – интересно. Да! Я должен был догадаться. Вы ведь так своеобразно одеты. Это же такая редкость... Раньше об этом хоть писали, а сейчас совсем не говорят. Признаться, – немного наклонился он над столиком, – вы здесь единственная женщина, на которую приятно смотреть. Все остальное как полуживое... искусственное!
– Это на земле так, – намерено не обратила внимание на комплимент Нэхид. – На Пандемосе немного по другому. Вы мало интересовались планетой? – но не дав сказать в свою защиту хоть слова, женщина, сохраняя в осанке красивый рельеф своего стройного тела, изящно встала с подносом в руках и сказала: – Мне пора. На ужине будьте за этим столиком. Я прихожу полседьмого. Надоело мне есть одна, да и вам общение будет полезно. Даже с темной… как они называть нас?.. Не важно, – не вспомнила она. – Надеюсь вы не пре-неб-ре-жите моим обществом?
– Конечно нет, Нэхид. Мне кажется, нам еще есть о чем поговорить, – тянул на себе улыбку Павел. 
– Несомненно, – сказала она и идеальной женской походкой удалилась с подносом в руках.
Собеседница была Павлу очень мила. С ней интересно разговаривать и – что скрывать? – приятно смотреть не только на лицо и руки, но во всех отношениях она женщина очень привлекательная, не смотря на одежду, множество прелестей скрывающую, но тем замечательную, что нечто иное – женственное – обнажающую как в некой тайне, от чего Нэхид в глазах только возвышалась. Казалось, эта восточная дама поднимает давно забытые и глубоко зарытые пласты особенной, женственной красоты, которая сама за себя говорит, что для того и существует, дабы ей восхищались не дотрагиваясь. И верно: такая красота должна держаться ближе к тайне; в тени она смотрится обворожительно.
Павел, оставшись за столиком один, немного сожалел своей натянутой, будто не искренней улыбкой – ведь Нэхид точно прочитала его выражение лица, – но по другому он улыбаться уже не мог. Когда единственный смысл жизни остается за тем, чтобы похоронить на неведомой, только заселяемой планете молодую жену с восьмилетней дочкой, которые со временем блекнут и из семьи постепенно превратились в тела, затем в трупы, а ныне их лица под стеклами саркофагах навевают только лишь сожаление за билет на этот корабль и тоску за потерянную жизнь во имя какой-то призрачной любви, которую когда-то хранили два бьющихся сердца, искренне улыбаться уже невозможно.