Тусклый свет электрических фонарей

Искусство разочарований

Ранний снег покрывал сырую землю тонким слоем. На нежной белой пелене четко отпечатывались черные следы, превращая зимний пейзаж в неумелую декорацию. Так же неестественно выглядела покосившаяся табличка, запрещавшая купание в покрытом тонкой пленкой льда пруду. Перевернутые кверху брюхом лодки на берегу всем своим видом давали понять, что лето безвозвратно закончилось и потому они ни за что не полезут в холодную воду.

Я прошел по мосткам лодочной станции и остановился в ожидании. Назначено здесь.

Всю ночь я не спал. Напряжение перед встречей с Кати обернулось страхом неизвестности, этот страх к утру успел покрыться коркой равнодушия, такого же фальшивого, как всё вокруг. В парк я пришел твердой походкой и со спокойным взором.

Бутафорские часы на моей руке остановились. Ветра не было. Рассветная тишина заполнила мир.

С негромким всплеском, ломая застывшую поверхность и рассыпая ее блестящими осколками, из глубины пруда стремительно выпорхнуло длинное гибкое тело и одним движением уселось на деревянные мостки. Я вгляделся пристальнее в непостижимое существо, блестящее мокрой пленкой ледяной воды. Его можно было счесть кем угодно, но не человеком. Неправдоподобно светлая кожа, местами замещаемая чешуей, обтягивала тело, лишь отдаленно похожее на девичье. Необычно короткая шея незаметно переходила в голову. Овальное лицо идеально правильной формы несло на себе громадные раскосые глаза, маленький рот и два отверстия вместо носа. Лопатки, превращенные в жаберные крышки, приподнимались и опускались в такт дыханию. Существо должно было казаться уродливым, но я почему-то видел его восхитительным. Но совершенно не похожим на Кати. Я слыхал, что мои новые приятели свободно меняют свои тела, но не подозревал, что до такой степени. Монстры уничтожили не только душу, но и тело моей возлюбленной!

Я молчал, не зная, что сказать. Пустота наполняла меня. Так пустеет город перед приближением цунами. Большие глаза внимательно смотрели на меня. Я неловко пожал плечами. Существо отвернулось, и в этом движении, в повороте головы, в смещении плеч я вдруг узнал движения Кати, ее существо, пробившееся сквозь толщу чужого. Мутная волна затопила меня, круша переборки хрупких строений моей личности. Стихия требовала выхода и не находила его. Ничего не видя более, я бросился бежать. Прочь из парка, к старой усадьбе с засохшим деревом, к человеку, на которого я мог выплеснуть бурю гнева, клокочущего внутри.

* * *

– Вы монстры! Вы безбожно захватываете человеческие тела, убиваете их и прикрываетесь словами о высоком искусстве!

– У нас нет выбора... – сейчас Туссэн больше всего был похож на юного студента перед грозным экзаменатором.

– Выбор всегда есть!

– Вы ведь тоже едите животных.

– Как можно сравнивать! Люди не животные. И потом, среди нас есть вегетарианцы.

– Среди нас тоже, в некотором смысле.

– Как это?

– Некоторые из этических соображений не хотят селиться в людских телах.

– Где же они живут?

– В животных, в деревьях, – голос Туссэна стал совсем грустным. – Да мало ли где. Да ты и сам их знаешь. Дядюшка Хо, кошка из квартиры Морока...

– У кошки человеческая душа? Надо же... Так ведь это же выход! Почему же вы по-прежнему убиваете людей?

– Это дурной выход. Всё-таки наши души гораздо ближе к человеческим. Находясь в теле животного, мы не можем реализовать большую часть своих возможностей. Я даже не говорю о трансформации тел. Более простые вещи: говорить, думать по-человечески... А ведь желания остаются людскими.

– Ну хорошо. А в телефонной сети? Там, на мой взгляд, возможности не сужаются, а расширяются.

– Дядюшка Хо – это вообще особый случай. Других таких, как он, быть не может.

– Почему?

– Если в сеть поселить еще кого-нибудь, то голос всё равно останется один. Просто нельзя будет отделить одного от другого, потому что каждый не имеет собственных отличительных признаков. Это всё равно что поселить две души в одно тело. Очень скоро даже сам субъект не сможет понять, где чья душа.

– Есть другие сети!

– Не так много, и со временем их становится всё меньше. Еще есть радиоэфир, и кто-то пробовал поселиться там. До сих пор мы не знаем, успешно или нет.

– Тем не менее, – упрямо продолжал я, – лучше жить неполноценной жизнью, чем убивать людей.

– Всё равно приходится убивать. Не людей, так животных.

– Животные – это совсем другое!

– И чем же они хуже?

– Они не умеют думать.

– Какое отношение это имеет к праву жить? Животные умеют чувствовать и страдать. Страх они испытывают не в меньшей степени, чем человек. Даже в большей. Умирать им страшнее.

Вот в этом разница между нами. Вы едите зверей и, чтобы оправдать это, придумываете теории, объясняющие, почему вы лучше их. Мы вынуждены отнимать людские тела, но ощущение вины вечно живет с нами. Вся наша культура пронизана чувством вины. Ты был неправ, мы не прикрываемся искусством. Просто каждый из нас старается сделать как можно больше в этом мире, по возможности гораздо больше, чем сделал бы погибший человек, потому что считает себя не вправе в противном случае владеть захваченным телом. Мы должны жить интенсивно, потому что знаем цену этой жизни. Мы научились менять тела и продлевать жизнь до невообразимых пределов, потому что мы знаем, насколько бесценно тело каждого из нас. Мы пытаемся одушевить неодушевленное. Войны или убийства из-за денег для нас немыслимы. Поэтому мы придумали другие нормы общения, не построенные на доминировании и иерархии. Всё это безумно сложно, поскольку исходный материал у нас тот же, что и у вас. Но, как я уже говорил, у нас нет выбора. Мы делаем всё, что можем.