Ты был - мое лето

Ты был - мое лето

ТЫ БЫЛ - МОЕ ЛЕТО

Август. Месяц оранжевых полнолуний. Жара такая, что от сорванных яблок мгновенно нагревается вода в ведре.

Я сижу в кресле и боюсь спустить ноги на пол. Лживая утренняя прохлада таится еще в углах, касается меня, и я впитываю ее, как губка, и сразу испаряю.

Никогда никому не говори, что на твоих запястьях были когда-то стальные браслеты, иначе всегда будешь несвободен.

Моя кошка, раздраженная жарой, отвергает мою ласку и спрыгивает с колен, прочерчивая длинные кровавые полосы на золотистой коже.

Август. Месяц депрессий - ибо нет ничего грустнее зрелища лета, умирающего в саду на грудах спелых яблок и желтеющей траве.

Телефон настойчиво звонит, но мне не хочется поднимать трубку - ничего нового я не услышу.

В холодильнике есть еще кола, но путь до него - преодолевая тысячи и тысячи миль, вращающимся клинком врезаясь в горячий воздух.

босиком по враждебному полу

Ненавижу астры - шпионы осени, цветы смерти. Последние флоксы этого лета выбиваются из сил, наполняя утро живительным медом; их запах перекатывается через подоконник, обволакивает осколки стекол в рамах.

Ночью тебе нечем было дышать, и я разбила все окна.

Мои ногти впиваются в кожуру апельсина, пронзают мякоть, и сок лучом солнца стекает параллельно вене.

Я не хочу идти к холодильнику мимо нашей спальни - и не только из-за стекла на полу.

-- Знаешь, мне кажется (я уверена, что ты меня все равно слышишь), что от жары вещи сходят с ума так же, как люди. Видишь эту лампу - она же абсолютно невменяема.

Запущенный мной апельсин летит через всю комнату, и лампа, глухо звякнув, падает прямо на груду сброшенной вчера одежды.

Ты единственный понимал, что я имела в виду, говоря, что в доме не должно быть кроватей, где бы никто не спал.

Еще у тебя были светлые волосы и ласковые глаза, и кончики пальцев, теплые и быстрые, как блуждающие огоньки.

Ты был - мое Лето.

СЕРДЦЕВИНА СЕНТЯБРЯ

Она медленно шла по улице. Небо полнилось птичьими криками - это осень изгоняла стаи на юг. Яблоко, которое она вертела в руках, не решаясь надкусить, блестело глянцем от прикосновений к ее коже. Еще утром оно было на ветке; ночью был первый мороз, и середина его таила лед, до которого не могли добраться слабые волны ее тепла.

Она чувствовала, что случилось что-то огромное, чего она никак не могла осознать целиком, и видела пока только один размытый край; в этой размытости, как в тумане, ее сознание слепым котенком тупо тыкалось в разные стороны, и где-то на периферии его ледяным гвоздем засела мысль о книге, которую она никак не могла дочитать.

Ей захотелось сесть прямо на асфальт, но птицы в луже летели так стремительно, что она не стала преграждать им путь.

Позади грузчики уронили незакрытую флягу с молоком и теперь громко и замысловато матерились. Звуки доносились до нее смутно, словно сквозь вату. Она почти не удивилась, когда посмотрела вниз и увидела бегущие по тротуару белесые струйки. Иду... по Млечному Пути - медленно подумалось ей, и это ничуть не казалось странным.

Она решила не идти сегодня в институт. Какая-то ее часть, наиболее рациональная, понимала, что этим ничего не изменишь, но видеть кого-то ей определенно не хотелось.

Сегодня ей приснилось, будто умер ее любимый, которого у нее никогда не было.

Дождь шел четвертый день, изредка ненадолго прекращаясь, город потерял свои краски и словно сжался, а у нее даже не было зонта.

Надкушенное наконец яблоко оказалось на удивление теплым. Ее ладони отдали ему последние поцелуи лета. Она очнулась и подула на руки, согревая их.

Ей вдруг захотелось заплакать или побыть с кем-нибудь.

Все было в порядке, просто меланхолия шелковой накидкой с самого утра покрыла ее плечи.

А все оттого, что она ненавидела осень.

ПУТЫ.

Мои дни проходят за стеклянной стеной твоей памяти.

Где-то корабелы строят гордые быстрые судна с серебряными фонарями на мачтах, единороги выбивают копытами руны на лесных тропках, а море, вбирающее в себя воды всех рек, пальцами волн перебирает тонкие струны моей лютни, наполовину скрытой песком.

Я же здесь, и со мной только дерево моих снов.

Яркие плоды его - изумрудно-зеленые и солнечно-желтые - не имеют для меня вкуса, ибо я знаю все свои сны наперед.

Сны мои - твои воспоминания.

О том, как я смеялась и плакала, убеждая тебя, что не знаю, кто я такая, и бросала в воду камни, разбивая слои отражений.

О радужных мирах в каплях на кончиках еловых веток, на которые мы смотрели из окна и гадали, есть ли у нас двойники в этих мирах.

О ягодах рябины, которые в сентябре были горькими и их кожица липла к нёбу; позже, когда ударили первые заморозки, мы кормили ими птиц.

О тех днях, когда только тонкая нить радиоволны, протянутая сквозь динамики стереосистем, соединяла нас.

И как мы снова встретились, и одного слова было достаточно, чтобы мы, смеясь, обнимаясь и переплетая пальцы, скользили, падали, проваливались в любовь, руша по пути кирпичные стены скуки и непонимания.

Как ты просил меня показать, как я летаю...

Был мягкий толчок в грудь, затем свет, белый и слепящий, парение, пересекая океаны тишины - и я очнулась в этой комнате со стеклянными стенами.

Дерево снов разрослось, его плоды падают на пол, устилая его. Скоро от них некуда будет деться.

День за днем мои черты в твоих воспоминаниях становятся все тоньше, а слова-что-я-говорила - тем-что-ты-хотел-слышать...

Жаль, что я не знаю наверняка, что эта стена когда-нибудь рухнет и мы снова будем вместе.

Иногда я прижимаюсь лбом к холодному стеклу, смотрю в твои глаза (взгляд их напоминает храм, оставленный богами) и беззвучно шепчу: