Ты гибель моя!

"Я душу дьяволу продам за ночь с тобой" ©

Гаргулия, которая наблюдала за всем, что происходило у собора тоже исчезла. 

Квазимодо сидел напротив одной из статуй и что-то тихо ей рассказывал. Рыжий урод тихонько хихикал и отмахивался от гаргулий, словно она отвечала ему. 

– Она такая прекрасная, ты даже не представляешь насколько! О, если бы ты видел ее руки, ее волосы! Я все бы отдал за нее, – секунду помолчав, горбун продолжил, – даже душу Дьяволу продал бы за нее! – Квазимодо медленно встал и, вздохнув, похромал к лестнице, ведущей к башне, где располагались колокола; он окинул собор взглядом, еще раз убедившись, что никого не было рядом. 

Пыхтя и бормоча что-то под нос, рыжий звонарь, почти дойдя до своих любимиц, встретился взглядом с учителем Фролло. Тот лишь грозно смотрел на своего подопечного и молчал, слегка улыбаясь. Клод положил руку на голову Квазимодо. Горбун лишь удивленно вскинул брови. Его путающиеся мысли (если это можно назвать мыслями) не могли объяснить этот поступок архидьякона, который по своей природе всегда был хмур и суров. 

Когда священник ушел, лохматый звонарь забрался на колокольню и окинул ее грустным взглядом. Сев на краю своего укромного уголка, Квазимодо тяжело вздохнул и посмотрел на пустующую площадь. 

Конечно, на площади было много зевак, прихожан собора, просто прогуливающихся горожан, но для звонаря их не существовало. Он тихо напевал какой-то нескладный мотив. Из-за отсутствия слуха пение было корявым, но имевшее для Квазимодо определенный смысл

– И днем и ночью лишь она передо мной... 

За спиной звонаря стояла черная тень, лицо которой скрывал капюшон. Тень тихо пробормотала, словно боялась, что ее услышат: 
– Я душу Дьяволу продам...

Тень долго вслушивалась в непонятное мурлыкание глухого и, подойдя ближе, положила руку на его плечо. Рыжий горбун быстро умолк и вскочил, склонив голову перед отцом, который смотрел на него с недовольным видом, словно на провинившегося. 

Священник нарушил тишину первый, зная, что Квазимодо поймет его по губам, архидьякон одновременно жестикулировал иным языком, понятным только им двоим: 

– Квазимодо, отныне и впредь, запрещаю смотреть на эту развратную девку! Её надо схватить и запереть ото всех, чтоб горожане не попались на этот грех! О, это черная кошка, дочь Сатаны! Эти руки, гибкое тело, которое извивается в греховном танце, и глаза, а походка... – Фролло невольно унесся в свои мысли, на лбу его выступил пот, руки слегка дрожали, глаза бегали по крышам домов, голос выдавал его волнение, но звонарь этого не слышал. 

Святой отец судорожно выдохнул и потеребил воротник своих одеяний, смотря куда-то вдаль. После Клод развернулся и быстро пошел вниз, резко остановившись у лестницы и, слегка повернув голову в сторону горбуна, чтобы тот видел его губы, сказал холодным голосом: 

– Звонарь, подкарауль эту ведьму и приведи ее сюда. Надо проучить эту грешницу. Пусть замолит грехи свои. Может, Святая Дева сжалится над ней, – и с этими словами архидьякон удалился.

Квазимодо остался снова один. Глухой уродец всегда подчинялся своему господину. Он был готов продать душу Дьяволу, лишь бы его приемный отец всегда был жив и здоров. Звонарь был преданней, чем самый верный пес. Клод и Квазимодо были одним целым. Но последнее время хозяин отдалился от верного пса, часто уходя вглубь своих раздумий и сидя в своей келье, куда глухой не осмеливался никогда войти. Конечно, отреченному от мира горбуну не было интересно, что происходит в той комнатушке. Хотя последнее время он часто задавал себе этот вопрос.

Время подходило к вечерне, и Квазимодо, окинув еще раз взглядом площадь, направился к колоколам. Он любил этих подруг больше жизни. Это были его единственные знакомые, которых он слышал, которые всегда веселили его. 

Но сегодня что-то случилось с глухим звонарем, в его зорком глазу не было того огня и веселья, с коим он всегда взбегал на колокольню и коим он подбадривал любимицу Мари. Звонарь тяжело вздохнул и, взявшись за канаты, начал раскачиваться, словно дикое животное на лиане. 

В этот день песни колоколов не доставили ему особой радости, лишь улыбку умиления. А в голове Квазимодо был не звон колоколов, а образ той цыганки, что танцевала у собора. Глухой впервые услышал новый звук – звук бубна и браслетов, но все это было лишь в голове и сердце горбуна.



Отредактировано: 05.05.2017