Ты летишь. А я следом за тобой

I

«Я затерялся в радуге, но наша радуга исчезла, Закрытая твоей тенью, пока двигаются наши миры. Я потерян».

«— Не нужно оборачиваться, иначе боль будет сильнее. Но рано или поздно ты всё равно упадёшь».

Очередная никотиновая затяжка совершенно не расслабляет нервы Амалии, возвращая на место прежнюю нервозность. Девушка плавно выдыхает весь дым из лёгких, неуклюже переворачиваясь на бок, чтобы дотянуться до почти закончившейся бутылки с алкоголем.

Каждые выходные проводились за одним и тем же занятием, словно по кругу, но иногда в планы вносились коррективы и круг начинался с середины недели, как и в этот раз. Если бы Амалию спросили, она не смогла бы объяснить точную причину, почему сейчас делает несколько глотков коричневой жидкости, позволяя своей жизни рушиться, а нескольким каплям спиртного скатываться вниз по подбородку, исчезая. Она заканчивает бутылку спиртного, туша сигарету об железную крышку той же бутылки, что теперь одиноко валяется на деревянном полу любимого домика на дереве, находящегося во дворе дома однокурсницы, которая совсем не против, чтобы Амалия использовала его. Усталость берёт своё, и тёмно-русая прикрывает глаза лишь на секунду, чтобы перевести дух перед новой бутылкой алкоголя, за которой в прямом смысле придётся спуститься на землю.

Когда она резко распахивает глаза, густой чёрный дым обволакивает всё вокруг, и она задыхается. Желание закрыть глаза как никогда сильно. Сердце бешено стучит, раздавая ритм по всему телу, глухо отдаваясь в ушах, а тело кажется таким тяжёлым. Сил не хватает даже на то, чтобы молить о помощи, и она просто позволяет себе сдаться, давно не надеясь на спасение в наивном желании, чтобы сегодняшний день оказался последним.

ххх

— Может быть, нужно отправить её в реабилитационный центр? — шёпот одного из родителей раздаётся в пустой палате, и девушке лишь хочется застонать от разочарования. Она правда надеялась, что её жизнь закончена.

— Хей, — Амалия говорит, но раздаются только еле уловимые волны, не напоминающие даже хрип. Медово-карие глаза щурятся и, приспособившись к как никогда яркому тусклому свету, она может различить силуэты чересчур обеспокоенных обоих родителей.

— Я-я… Я смутно помню всё, на самом деле, — она хрипит, хмурясь от звука собственного голоса. В висках всё ещё воротит режущей болью, а сердце продолжает бежать марафон, когда она замечает присоединённую к ней капельницу.— Это был пожар, — мужчина, в чьих чёрных волосах с каждым годом проглядывает всё больше седины, проговаривает, и у девушки появляется отчаянное желание прикоснуться к коже отца и разгладить все его морщины. — У тебя произошло отр…

— Ты снова куришь? — голос матери перебивает слова мужчины, давая понять, что не настроена так дружелюбно.

— Вы и так знаете ответ, — Амалия вздыхает, кусая губы и проводя по коротким спутанным волосам рукой, — и если ты ведёшь к тому, что я сама по неосторожности устроила пожар, то нет, — возможно, она не помнит всего, но она отчетливо вспоминает, как потушила сигарету, но по какой-то причине всё равно паникует. Касания чужих, незнакомых мужских рук словно до сих пор ощущаются на её теле вместе с потоком холодного ночного воздуха, на который её вынесли. Она слышит, но не видит, чужих криков и лиц.

— Полиция предполагает, что это либо неисправность проводки, либо что-то ещё, — мистер Рихтер решает быть более мягким.

Девятнадцатилетняя девушка лишь глупо кивает, вздыхая и осматривая явно оплаченную для неё родителями палату.

— И как всё… закончилось? Я не могла выбраться оттуда, — она хмурится, раз за разом вспоминая паническое, но на удивление успокаивающее чувство конца, её удушения.

— Кто-то спас тебя, — мать девушки недовольно отвечает, сверля её взглядом, поправляя крашенные блондинистые волосы, но та не обращает на это никакого внимания, порядком привыкнув. — Серьёзно, пора браться за ум, Амалия.

— Конечно, ведь у меня, как у худшей дочери в мире, недостаточно мозгов, я помню, — темноволосая кивает, сжимая губы в тонкую полоску, ненавидя себя в такие моменты, но она, чёрт возьми, права.

— Ты никогда не умела контролировать себя, — мать фыркает, как и дочь секунду назад, — видеть границы дозволенного.

— Ох, серьёзно? Тогда какого чёрта каждый раз, когда кому-то из вас нужна моя помощь, я жертвую всем ради вас? Всеми своими интересами и предубеждениями. Почему я жертвую своей жизнью? Собой? — она выделяет каждое слово, сжимая ладони в кулаки. — Вы никогда не верили в меня и не видели своих ошибок, только мои.

— Ты жертвуешь всем? — женщина, чьи черты лица в момент становятся ещё более строгими, вскакивает с приставленного к кровати стула, точно так же, как и дочь приподнимается в кровати.

— Сандра? — мужчина решает вмешаться, касаясь руки жены.

— Не перебивай меня и не смей вмешиваться, — она грозно смотрит на него. — Этот разговор должен был давно произойти. Единственная жертва, которая от тебя требуется — быть той, какой мы хотим тебя видеть, — взгляд её холодных серых глаз устремлён на дочь.

— А разве не это я и делаю? Почему никто никогда не спрашивает, чего хочу я?

— Я лишь прошу тебя не вмешиваться в неприятности, — Сандра подходит к единственному в палате окну, выглядывая в него на осенний пейзаж Плимута.

— Они сами находят меня, — Амалия усмехается, качая головой, приподнимаясь сильнее несмотря на тупую боль во всём теле, вызванную не отравлением газом, а отравлением жизнью, которую она не хотела проживать. — Спасибо за очередную крайне конструктивную критику, — она фыркает, пошатываясь, но всё же вставая на ноги, возможно, не так твёрдо, как бы ей хотелось.

— Амалия Хайке! — женщина снова повышает голос, пока её отец хмуро смотрит на неё.

— Ты будешь лишена всего, что у тебя есть, если снова попадёшь в очередную неприятность.