Ты - мой мир

Пролог I

«Люди, которые предначертаны друг другу, которым предрешено так судьбою – сколько бы страданий ни перенесли, сколько бы тревог ни пережили, сколько бы потерь ни застали и сколько бы нелепых и напрасных радостей им ни были суждены – всегда в итоге будут вместе».

Маленькая дорожка вела прямо с холма и спускалась неровной скользкой тропинкой вниз, к высохшей траве низкого пустыря. Адель любила с утра, тихонько выбравшись из дома и обогнув садик, где от ветра скрипели её любимые качели, добежать до этого самого холма, отбросить сандалии и спуститься по скошенной мокрой от росы траве навстречу приветливому восходу. Ноги её тогда, точно касаясь слабого дуновения доброго весеннего ветерка, трепетали в зелени, уплывали в ней, а после снова становились видны. И каждое утро прибегала она во всё одно же, в самое, казалось бы, странное место для первых лучей солнца – старое заброшенное кладбище.

Обходя могильные плиты и оставляя на каждой цветы, сорванные по дороге, Адель любила доходить до самой последней могилы, которая, словно специально, стояла вдалеке ото всех за красивой узорчатой оградой. Место это было особенным для неё – как, впрочем, и эта могила. Каждое утро она, рывком оглянувшись по сторонам, открывала скрипящую, постаревшую, как само время, калитку и ощупывала руками могильную плиту. Перечитывая одну и ту же надпись, Адель водила рукой по выгравированным буквам, закрывая глаза, и представляла, что также она могла бы читать её и будучи незрячей. В самой надписи Адель не понимала ни слова. Она лишь знала по рассказам дяди Райана, близкого друга отца, что в ней говорится о двух людях, которые по какой–то причине не смогли быть счастливы на этом свете.

«Они вознеслись на небо», – говорил обыкновенно дядя Райан.

«На это лазурное небо?» – спрашивала Адель.

«Именно. Но мы видим здесь, с земли, только часть его. Если подняться выше, небо будет казаться невероятно голубым, и из него будет литься ослепительный свет. А по ночам на нём зажигаются звёзды – маленькие яркие точки, свет которых ты обыкновенно так любишь наблюдать».

И это было истинной правдой. С самого детства, как только жизнь вступила в силу осознанности для маленькой девочки, Адель нравились звёзды. Обыкновенно она любила притворяться спящей и, когда старая сварливая нянька уходила из комнаты, считая, что девочка уже спит, Адель вставала с кровати и, приоткрывая тяжёлую для неё дверь, тайком выскакивала на балкон. Там она любила ложиться на мягкий густой ковёр, устилавший пол, и подолгу разглядывать звёзды. Он казались ей такими таинственными и разными, как люди в её короткой жизни. Райан не раз заставал её за этим занятием по утрам, когда собирался проведать дочь друга семьи.

Адель любила слушать его рассказы. Райан был всего лишь юношей, но не таким, которые забегали в сад к Адель и забрасывали её яблоками. Растущая в заботе и любви, Адель не могла не почувствовать строгости к ней со стороны окружающих. Она почти не виделась с отцом, вечно работающим в своём кабинете и появляющимся в её детских воспоминаниях неким отчуждённым призраком, один образ которого уже каким–то неясным ей значением подсказывал, что это и есть её отец. Зато с матерью она проводила всю часть времени, что та могла ей дать, если у неё не находилось своих забот. Так что единственным постоянным собеседником Адель оставалась няня, а наилучшими друзьями, всегда молча выслушивающими её неясные детские мысли – явления природы. Поэтому так необходимо было ей каждое лето видеть дядю Райана, который сочетал в себе одновременно и недостающие частички любви от образа отца, и время, каковое не могла дать мать, и теплоту, с которой к ней никогда не относилась няня. И хотя лето длилось недолго, а после него наступало время долгой разлуки, Адель была рада и этим проведённым с дядей Райаном мгновениям. Ей нравилось встречать его ранней весной и с улыбкой бросаться ему на шею, в ответ на что он обыкновенно начинал рассказывать ей что–то новое о себе и дарить подарки. Не всё из сказанного могла понять Адель, но всегда слушала его с особым вниманием – сосредоточеннее, чем няню и порой даже маму. За его доброту и чудесные истории Адель и прозвала Райана дядей.

Она ещё раз пробежалась по саду, с удивлением и счастьем одновременно наблюдая за тем, как кружится на ветру её белое платьице. Точно также в конце тёплой поры кружились в её руках пушистые белые одуванчики, а потом улетали к небу от тёплого дыхания ветра. Раньше сюда, в сад, они ходили с Райаном вместе. Ясное ли было утро, или шёл ливень, Адель будила его, стуча ему ветками в окно. Из–за своего роста она дотягивалась разве что до самых нижних веток, но и окно Райана располагалось не так уж высоко. Вскоре юноша приноровился к таковым её выходкам и стал выскакивать из дому раньше времени, так что, когда Адель с пучком хвороста направлялась к задней стороне дома, дядя Райан уже ожидал её на крыльце.

Однако в последнее время он почти не приезжал. Вначале Адель грустила и частенько подбегала к окну, рассматривая знакомый сад и двор сквозь прикрытые шторы. Она делала это для того, чтобы, если в любой момент появится машина дяди Райана и его отца, отвернуться от окна и сделать вид, что и совсем ей не было скучно, а что, напротив, ей безразлично его внезапное появление. Но вот уже несколько месяцев он не появлялся в их краях, и Адель в одиночестве бродила по саду, а утром – по кладбищу.

Адель появилась на свет весной и каждую весну расцветала всё больше и больше. Это было бледное, крошечное создание, напоминавшее цветок, выросший без лучей солнца. У неё были розовые щёки с ямочками, которые особенно хорошели, когда она начинала весело смеяться, забавляясь какой–то шутке своих родителей, и длинные золотистые волосы. Никогда ещё, сколько помнила себя она, не стригли их ей: мать, причёсывая её мягким гребнем, говаривала, что они напоминают жидкое золото, а отец качал головою и добавлял, что, обрежь они их, состояния хватило бы на поколения вперёд. Этот малознакомый ей мужчина, практически мутный образ со столь же светлыми, как у неё самой, волосами, казался ей таким строгим! От него веяло холодом и той зимой, каковую ожидала она с особенным содроганием, боясь, что зелёный их сад вновь запорошит белым мокрым снегом. Слова его вызывали у неё слёзы. Действия ласки и якобы отцовской привязанности – страх и ужас. Вызов её в его кабинет казался Адель самым суровым наказанием, хотя Крис Батлер только лишь желал повидать свою дочь.