Ты сеешь ветер

II

1 

      Старик как всегда приблизился неслышно, замер позади, наблюдая за движением моих рук и вслушиваясь в мерное постукивание керамики.

      — Вода ушла, обнажив скалистое дно, — сказал он и умолк, ожидая моего ответа.

      Я молчала, с излишним усердием разминая сухую траву в ступе. Старик положил на стол большие узловатые руки и распрямил пальцы. Они расправились медленно, словно ночной цветок, открыв мозолистые ладони. Я отставила ступу и пест, взяла в руки одну из пораженных ревматизмом конечностей и начала осторожно поворачивать ее из стороны в сторону, выпрямляя пальцы и массируя ороговевшую ладонь. Морщинистая физиономия старика скривилась, но почти тотчас расправилась, едва улеглись первые вспышки боли.

      — Река отступила, — продолжал он. — Исчезла за ночь, словно её и не было.

      — Брешешь, — сердито отозвалась я. — Реки не уходят в бури, они разливаются и топят города.

      Старик плутовато улыбнулся в ответ. За ночь сырость пробрала его до костей, и он, закутанный во множество одежек, платки и даже в обрывки попоны, теперь стонал со смешанным выражением боли и удовлетворения от каждого моего движения.

      У него не было имени, вернее, он никому его не называл. Я звала его отцом при чужих, но отцом он мне не был. Старик, всегда только старик. Болтали, будто бы он был стар ещё тогда, когда король Утер праздновал свои первые военные победы. А ещё поговаривали, что старик – и не старик вовсе.

      — Прямо перед башней Вортигерна вырос огромный камень, а в нём — меч.

      — Почём тебе знать, если король никого к своей башне не подпускает?

      Старик рассмеялся — ни дать ни взять повернулась на скрипучих петлях дверь конюшни. Шерстяные платки сползли с его плеч.

      — Я знаю. И ты знаешь. Всяк знает из тех, с кем буря вчера свою беседу вела.

      Я не смогла подавить невольную дрожь при воспоминаниях о минувшей ночи, о стихийном ужасе, который я испытала.

      — Появление Экскалибура знаменует приход к власти истинного короля. — Лицо старика вдруг потемнело, сделалось страшным, как у черта. — Скоро наступит конец тирании и бесчестья Вортигерна.

      Я было отшатнулась от него, но старик больно стиснул мою ладонь. Ещё недавно скрюченные и узловатые пальцы теперь были крепкими, как сталь.

      Старик — и не старик вовсе.

      — Это легенда, — несмело возразила я.

      — Это пророчество, — его прикосновение жгло огнём. — Знание есть и боль, и сила, и великое страдание. Что ты слышала? Что дикая вода говорила тебе?

      Я пятилась, старик шёл за мной, не выпуская моей руки. Я изо всех сил старалась победить страх и растерянность, которые бились у меня в груди, словно перепуганные куры в курятнике. Наконец моя спина натолкнулась на стену, мы оба остановились, и я посмотрела на него так твёрдо, как только могла. Глаза старика следили за мной, бесцветные и водянистые, скрытные, непроницаемые.

      — Она топила меня! — выдохнула я и зажмурилась, стараясь спрятаться от этого взгляда.

      Старик навис надо мной, вдруг такой высокий, большой; от него пахло тиной и солью. Он потянулся ко мне и поцеловал. Не по-отечески, а как любовницу.

      — Нимуэ, — мягко прогудел он, затем отстранился и выпустил мою ладонь. — Ты противишься Природе. — Его веки опустились, и с лица исчезло то страшное выражение, которое так напугало меня. — Ты сохнешь изнутри, как пустая глиняная посуда. Сила иссушит тебя, измучает и, в конце концов, всё равно возьмёт своё. Впусти её.

      Я была как в тумане, все вокруг утратило значение реальности, и я смутно ощущала признаки глубокого потрясения. И ещё одно странное, новое, чуждое мне чувство — некое мягкое и приятное напряжение от воздержания. 

      Сколько бы я ни щурила глаза, силясь разглядеть старика, его удалявшийся силуэт оставался размытым. А когда он исчез вовсе, я почувствовала себя так, словно оказалась в какой-то холодной пустоте, где зимний ветер пробирал до костей.

      Я облизала губы. Они были солёными, как если бы мне только что довелось испить озёрной воды.

      Волосы колко поднялись у меня на затылке.

      Старик не был стариком.

 

2 

      День был ясный, свежий и по-летнему душистый. Распускавшаяся по крутым берегам зелень отражалась в покрытой мелкой рябью озерной воде. В преданиях говорилось, что озеро это было бездонным — в самом его центре находилась глубочайшая дыра, ведущая в миры куда более тёмные и ужасные, нежели этот.

      Я бродила среди покрытых мхами и лишайниками камней в поисках сон-травы, растения, чем-то напоминавшего незабудки, – лиловые колокольчики, покрытые густым серебряным пухом. Цветок этот именовали ведьминым зельем, якобы рос он, восстав из водной пучины, влекомый нечистой силой. Порой отвар из сон-травы и правда оказывал почти магический эффект: заживлял тяжёлые раны, унимал женские боли, утихомиривал непрекращающийся кашель. А если я и собиралась варить из него какое-то зелье, то только сонное — чтобы не размыкать по ночам воспалённых век и не слушать того, чего слышать не хотелось.

      По дороге сюда, на вересковой пустоши я видела Артура, ведущего потешный бой на деревянных мечах с мальчишкой Кабана. Он окликнул меня, но я так и прошла мимо, угрюмо глядя себе под ноги.

      Когда утром я спустилась в кухню, Артура там уже не было. Только несколько мутно поблёскивавших монет, оставленных на столе, напоминали о его вчерашнем позднем визите.

      Найти растение оказалось несложно. Я разглядела цветы у подножия самого высокого каменного столба. Отделив несколько побегов, я завернула их в носовой платок. Моё внимание привлекли яркие серебряные отблески озёрной глади, и я застыла на месте, не сводя глаз с воды. Её сияние ослепляло, и когда я отвела взгляд, то всё вокруг показалось мне чёрным.

      Высокий столб, укрывавший меня от палящего солнца, был разделен на два вертикальных блока. Я оперлась рукой об один из них, и он вдруг взорвался воплем.

      Я испуганно отшатнулась, попятилась с такой скоростью, что не удержалась на ногах и упала на землю. Вся потная, я уставилась на столб. 

      Ни одно живое существо не было способно издать такой звук. Но ведь камень и не был живым. Описать его крик не представлялось возможным. Это был и вой гневного ветра, и ропот волн, бьющихся о причал, и плач страдающих детей… 

      Начали испускать крики и другие камни. Не в силах терпеть это, я вскочила на ноги и, спотыкаясь, кинулась к берегу. Как и вчера ночью, звуки гнались за мной, не утихая ни на мгновение. И я бежала прочь, не глядя, куда ступаю, пока сквозь стоны, стенания, скрежет и скорбные рыдания не услышала то, что отозвалось внутри меня радостным трепетом, — плеск воды.

      Я вошла в озеро.

      Прозрачная вода, сверкающая, словно стекло, обступила меня, с готовностью приняв в свои объятия. Ласковая, отражающая светящийся круг солнца, – она вела меня за собой прочь от исходящих криком камней. И я поддалась потоку, позволила течению увлечь себя.

      Поверхность озера казалась совершенно гладкой, но оно отнюдь не было спокойным: внутри него постоянно пробегали какие-то течения, мелкие, но ощутимые, напоминавшие спазмы. Они создавали впечатление, что вода была живой — тёплым, приветливым существом, призванным ласкать и обволакивать.

      Вода дошла мне до бедер, и я даже вздрогнула от приятного ощущения — как будто что-то лизнуло меня мягким и нежным языком.

      Я всё ещё слышала камни, но их крики, звучавшие где-то вдалеке, больше не причиняли прежних страданий. Вода теперь доходила мне до плеч.

      Озеро обняло меня.

      Я пошла дальше, удерживаемая его нежными руками, навстречу темноте и сладостному безмолвию. А потом дно исчезло под ногами, и я ухнула вниз. 

      Чёрная вода сомкнулась над моей головой.