Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь

Пролог

От мамы тянуло холодом и колкой грустью. Она невидящим взглядом уткнулась в стену и совсем не шевелилась уже несколько минут. Эйверин открыла глаза и, поерзав в кровати, тихо спросила:

— Все хорошо?

Мама встрепенулась, и лицо ее, бледное и застывшее, ожило. Она ласково погладила дочь по волосам и прошептала:

— Хорошо, моя родная. Спи. Я завтра испеку пирог с ягодами.

— Ну-у-у-у, если только пирог…

Эйви перекатилась на другой край кровати. Она улыбалась. День, который начнется с пирога, обещает быть славным. Нужно лишь только поскорее уснуть.

Но стоило девочке сомкнуть глаза, как к ней подобрался дурной, пугающий сон. В нем мама кричала что-то про полночь, а папа отвечал ей еще громче, еще резче: «Я не отпущу тебя, слышишь?! Никогда не отпущу! И мне плевать на твою полночь!». Эйверин успокаивала себя только тем, что кошмар этот не может быть правдой. Ее родители так сильно любили друг друга, что крики и ссоры были им попросту не нужны.

Когда Эйви проснулась, она первым делом повела носом: не пахнет ли пирогом? Но, видимо, мама еще не вставала. Или папа не успел собрать ягод. Тогда девочка решила, что обязательно ему поможет: чем скорее они управятся, тем скорее мама испечет пирог из ароматного теста. А внутри у него будет так горячо и так сладко, что можно обжечь язык, но остаться довольным.

Эйви выбралась из-под тяжелого одеяла, легко спрыгнула с кровати и застыла: как ледяной водопад, на нее хлынула пустота дома. Он показался слишком просторным, необжитым. Старый ковер впился жестким ворсом в босые ноги, а от яркого света, лившегося из окон, ей и вовсе пришлось зажмуриться.

Эйверин накинула на плечи одеяло и вышла в коридор.

— Ма-а-а-а-ам? П-а-а-а-а-а-ап? — тихо позвала она. Ей никто не ответил.

Эйви пошла дальше, собирая большим одеяльим хвостом пыль. Обычно в их доме царила чистота, а вот в последнее время мама стала уж очень рассеянной. Они  три раза на этой неделе собирались прибраться, но мама вздрагивала и говорила, что с уборкой можно и повременить. А вот прогулка на Серый холм никак не ждет, визит к дедушке ни в коем случае нельзя откладывать, и снежки сами собой, вообще-то, не слепятся.

Эйви радовалась переменам в маме, но вот только губы у той все время дрожали. Будто сейчас смеется она, а потом вдруг ни с того ни с сего расплачется.

Девочка зашла в большую комнату и остановилась: холод точно шел отсюда. Словно окна распахнули, и теперь сквозняк носился тут, как беспокойный пес, да кусал все, что попадется ему на пути.

Но окна были закрыты. А возле потухшего камина сидел отец Эйверин. Тоже потухший. В его черных глазах всегда что-то искрилось, но теперь взгляд опустел. Совсем, как у мамы. В руках он вертел небольшую хрустальную птичку тонкой работы, которую пару дней назад смастерила его любимая жена.

— Папа? — спросила Эйви, чуть не плача. Она почему-то ужасно испугалась.

— Настало время полночи, сказала она мне! Сказала и ушла! Вот так просто! — Забормотал отец. — Так просто… Взяла, и оставила меня… Оставила меня… Нас оставила!

Эйверин села перед отцом на колени, пытаясь заглянуть ему в глаза. Но он закрыл лицо широкими ладонями и страшно рассмеялся. Эйви, не понимая, что происходит, накинула на голову одеяло и разрыдалась.

Смех отца стих, и через мгновенье его сильные руки подняли девочку с пола. Отец усадил Эйви к себе на колени, не снимая с нее одеяла, крепко обнял и зашептал:

— Прости меня, Птичка. Я все сделаю, чтобы она вернулась. Слышишь? Я все сделаю.