Убить Бенду

Глава одиннадцатая

Перекинув через плечо ремень лотка, Бенда шагает по улице. Солнце только-только вылезло пузатым румяным боком из-за красных черепичных крыш — и тут же залило глаза мерцающим золотом. Бенда смотрит на него не отрываясь, как орел. Правда, летать Бенда не умеет. Зато знает, что сейчас светило похоже на поднимающийся в печи каравай. Если чуть-чуть приоткрыть заслонку, пока отец отвернулся, то увидишь как раз такое: в ярком свете из-за края железной формы, покрасневшей, ровно черепица, медленно выползает желтое, густое, упругое...

Улица расширяется, но Бенде приходится отойти к сточной канаве, потому что посередине мостовой, расшвыривая комья грязи, мчится всадник, судя по одежде — королевский паж. Еще мальчишка, младше Бенды, он лихо сидит на лошади, погоняя ее хлыстиком, и хвост перьев развивается за щегольской шапочкой желтого, как солнце, бархата. В руках у паренька свернутый пергамент с печатями, успевает разглядеть Бенда, когда всадник проносится мимо.

За спиной с громким стуком раскрываются ставни, слышится плеск выливаемой жидкости. Бенда еле успевает отскочить от края канавы, чтобы штаны не забрызгало помоями. Это принялись за уборку в трактире Мамы Ло. Бенда поворачивается и машет толстухе в дверях. Та в ответ делает приглашающий жест.

Бенда подходит.

— Юноша, рогаликов сегодня принеси медовых да четыре белых каравая и пару калачей, а пирогов — штук шесть, с мясом. Господа приедут праздновать, так... чтобы было. Сделаешь?

— Как скажете, — улыбаясь, кивает Бенда.

Хозяйка трактира крутит кистью у лица:

— Ты как это делаешь?

— Что? — Бенда улыбается шире.

— Ну, это, — Мама Ло водит пальцами перед своим носом, — чтоб светилось.

Бенда тут же перестает улыбаться, оглядывается.

— Ох. Опять? Очень заметно?

— Да ты не боись, не выдам, — заверяет толстуха. — Мож, сделаешь мне, как себе?

— Зачем? — удивляется Бенда.

Хозяйка с досадой машет пухлой рукой:

— Не мне самой, а в трактире. Знаешь, у меня там морды над стойкой, так чтоб у них тож глаза светилися? Мож ведь, знаю!

У Бенды вытягивается лицо:

— Но матушка Лола, вы же знаете, патер мне запретил!

— Даж сам светиться перестал, — сокрушенно качает головой Мама Ло. — Я ж тебя не выдам, а никто и не расскажет. Господа подивятся, а выпьют — забудут. Зато в другой раз снова ко мне придут. А я снова у отца твово закажу хлеба и рогаликов. Да трудно тебе, что ли?

Бенда качает головой. Не трудно. Но...

— Вот как придешь с рогаликами, так и сделаешь.

— К которому часу? — обреченно спрашивает Бенда.

— Да ты не куксись, дорогуша, — Мама Ло гладит Бенду по плечу, — к третьей страже подходи.

Бенда идет дальше. Настроение уже не то, но когда Бенда, выходя на площадь, окунается в яркий свет, заботы моментально забываются. Солнце как раз карабкается вверх за башнями тюрьмы, и площадь становится полосатой, как шмель: черные тени от башен чередуются с золотыми потоками солнечных лучей. Чуть щурясь, Бенда пробирается через площадь, обходя овец и коров с их владельцами. Вот под телегой, чуть в стороне от отары, лежат на мостовой, прижавшись спинами друг к другу, овца и большой кудлатый пес, чья шерсть в соломе. Пес поднимает голову и лениво следит за приближающимся человеком. Бенда, улыбнувшись, подмигивает собаке — в круглых глазах зверя отражаются солнечные зайчики, а шерсть становится чистой и пушистой, как будто пса помыли с мылом и долго расчесывали.

— Прочь, бесовское отродье! — рявкают над ухом. Бенда, вздрогнув, оборачивается. Старуха, торговка рыбой, сидит у своей корзины и грозит скрюченным морщинистым пальцем. Бенда отходит.

Собака и не заметила перемен. Моргнула, отвернулась от неожиданно засветившего в тени солнца и снова положила голову на лапы, безразлично глядя на окружающее.

На другой стороне площади Бенда стучится в дверь двухэтажного каменного дома, с карнизов свисают три вывески. Из открытого окна второго этажа слышатся громкий младенческий плач и напевные причитания. На стук в окно выглядывает молодая симпатичная женщина в кружевном чепце.

— Бенда? Зайди, дружочек, а то я никак не угомоню Нико, с утра как поел, так и гомонит, так и гомонит, уж не прихватило ли животик? Беда какая-то! Зайди, Мария откроет.

Дверь открывает служанка, крепкая низкорослая девушка — она очень мило шепелявит, однако из-за этого парни ее сторонятся, и Мария от ощущения собственной ущербности почти всегда ходит недовольная.

— Доброе утро, Мария, вы очень хорошо выглядите! — Бенде хочется утешить несчастную девушку. Но та сегодня еще более недовольная, нежели обычно.

— Кому, може, и доброе, ежли делать нечего. А мене с утра вечер ужо.

— Это как? — удивляется Бенда.

— Всю ноченьку с сынком хозяйским возилась. Мамаша тока щас заметила, што младенец у ей плачет, а мене его качай всю ноченьку! Тьфу!

Бенда подает девушке лоток, заботливо прикрытый полотенцем. На лестнице показывается полная хозяйка с ямочками на щеках и локтях.

— Бенда, не поднимешься ли глянуть на мальчика моего? С самого утра угомонить не могу! И Мария, мерзавка, отказывается его качать! А у меня скоро покупатели придут!

— И не буду качать, мене обед готовить надо, убирать, я и так всю ноченьку качай!

— Да если б он ночью плакал, я б проснулась! — возмущается мать. — Прошлялась где-то всю ночь, небось еще и дверь была открыта, а потом заявляет мне... Да прими же булки, Мария, чего встала! — Она берет лоток у Бенды и сует служанке: — Да осторожней! — И Бенде: — С лотком это ты правильно придумал, дружочек. Я поначалу их в корзину положила, а они возьми и сомнись! — Смеется. — Такие мягкие булки! Если б наш булочник умел печь такие, разве б я гоняла тебя через площадь каждое утро! — И добавляет просительно: — Посмотри сыночка, уж так плачет!