Ученица чародея

Глава 1. Приходящий с палящим солнцем.

Не закажешь судьбу, не закажешь.
Рубальская Л.

С самого рождения я жила у леса.

   Моя наставница, Трина, никогда не говорила, как я оказалась здесь: в этой деревне, в этом лесу, на ее попечении. Но мне не сложно было догадаться по тем презрительным фразам, что бросали мне вслед сельчане, что произошло на самом деле. Или же нет? Зло бывает лживо, поэтому я не знаю наверняка, верны ли мои предположения.

   По слухам, мою мать нашли в лесу, всю израненную и глубоко беременную мной. Ее отвели к Трине, уж не знаю, от доброты ли душевной или из-за красивого серебряного кольца с изумрудным камнем, что поблескивало сейчас на пальце жены нашего старосты. Через несколько дней она родила меня и умерла. А Трина оставила меня себе, похоронив ее на ближайшей лесной поляне. Но я никогда не питала надежд на ее милосердие, сочувствие и доброту - хоть в этом нет и малейшей вины наставницы - ей требовалась ученица, чтобы передать свое знание, привязать меня к своей избушке и спокойно умереть. Она уже вторую сотню лет ждала, но сельчане не отдавали ей своих здоровых дочерей, только рожденных с изъяном. Но раз за разом все рождались как на подбор. И тогда появилась я, никому не нужная дочь чужестранки.

   Видит небо, я никогда не хотела стать знахаркой. Это неизбежно привело бы к моему превращению в Трину, грубую, усталую старуху, мечтающую о смерти и привязанной к одному месту, не в состоянии сбежать и начать другую жизнь. Чужая злоба губит любые души, рано или поздно. Можно бороться с этим пять лет, десять, но не всю жизнь. Но куда я могла сбежать, без единой медяшки в кармане, без лишнего куска хлеба, с абсолютным незнанием жизни за пределами деревни и леса? Я никогда не была настолько смела и безрассудна. Неизвестности я всегда боялась больше всего на свете.

   История эта началась, пожалуй, во втором летнем месяце, в полдень до того жаркий, что даже в тонком платье я обливалась потом, а от безжалостного солнца не помогал ни платок, плотно прижавший волосы к голове, ни надетая сверху соломенная шляпа, бросающая шустую тень. У меня не было не малейшей возможности уйти в тень, потому что ловля светоедов возможна лишь, как можно догадаться, на свету. Мысль передохнуть даже не приходила мне в голову, потому что кроме Трины, больше всего ненавидевший, когда я бездельничаю, а значит откладываю свое становление знахаркой, я терпеть не могла бросать любое дело не законченным или отвлекаться на что-то другое. Такой уж меня характер.

   Жирные, золотисто поблескивающие слизни, с виду неповоротливые и медленные, умели неплохо прыгать и плеваться желтой едкой дрянью, похожей на сопли, которую потом из волос вымыть было невозможно. На кожу она действовала как крапива, неприятно, конечно, но ничего особенно болезненного. Поэтому я хватала этих паразитов голыми руками и запихивала сопротивляющихся слизняков в огромную банку в чехле, снабженном двумя ремешками, что бы можно было таскать ее на спине.

   Наполнить такую огромную тару, дело не из легких, поэтому я копалась с самого утра. Но зато потом можно было не волноваться о свете до конца зимы. Свечи дорогие, поэтому приходилось обходиться подручными средствами. Правда потом придется делать специальные светильники и подкормку, а это так еще морока хотя бы потому, что всем этим придется заниматься мне.

   Я тяжело вздохнула, с трудом закрывая крышку на банке, стараясь затянуть ее потуже. А то светожоры - те еще хитрюги. Помнится, когда я собирала их впервые, то домой пришла уже с пустой банкой, не заметив исчезновения. Трина не пожалела вымоченных для лекарства от мигрени ивовых прутьев для моей спины, так что урок я запомнила надолго, а тонкие белесые шрамы всегда были готовы обновить мне память.

   Тихий, надрывный, полный боли стон я сначала не заметила вовсе: ветерок, поскрипывающие ветви, мышиное попискивание в корнях молодого дуба, возня слизней в банке - все это заглушило его, но едва я сделала несколько шагов с поляны, как раздался второй. Его я услышала и замерла испуганным сусликом. Как я уже говорила, больше всего я боялась неизвестности. Третий стон был еще тише, прервавшись тихим всхлипом. И я поняла - человек.

   Я могла бы пройти мимо. Меня никто бы никогда не осудил, как не осудили бы Трину, выбросившую прочь новорожденного младенца, как не осудили бы старосту и двух его братьев, прошедших мимо раненой женщины. Они не сделали этого: первая получила возможность освободиться, вторые - серебряное кольцо. Просто так уж получилось, что мне не нужно было ничего.

   Прокравшись на звук чужого голоса, оказавшегося достаточно далеко, я раздвинула ветви малинника и увидела его. Человек, молодой мужчина, съежился в прогалине между густыми зарослями кустарника. Рукав его разодранной куртки был пропитан кровью настолько, что она тяжелыми каплями стекала вниз. В нос ударил резкий, знакомый запах приближающейся смерти.

   Я сбросила со спины ношу, вернулась на поляну и, устроив банку в громадном дупле дуба, проклиная собственное упрямство пошла обратно. Мужчина все так же тихо постанывал, не открывая глаз и вряд ли находясь в ясном сознании. Присев на корточки, я ощупала горячий лоб, проверила пульс, который, несмотря на тяжелую рану, упрямо и сильно бился. Потом раскрыла свою лекарскую сумку на тяжелом поясе и приступила к уже привычной, методичной работе.

   До конца разрезав потяжелевший от крови рукав, я вздрогнула, увидев рану. Она не была громадной - один раз мы с Триной пытались вылечить жертву медведя, там вот было даже не понятно, осталось ли на парне неповрежденное место. От очень глубокого, но ровного пореза в стороны расходились черные язвы. Яд. С ядами мне работать нравилось, хоть и редко доводилось. Гораздо интереснее, чем вывихи, переломы и ревматизм. Внимательно осмотрев больное место, я тщательно его обнюхала - в нос ударил запах жженого сахара. Картина сложилась моментально. Ядовитых тварей в лесу было полно. Днем здесь вполне безопасно, а если попал в лес ночью, то на похороны можно не тратиться, потому что закапывать будет нечего. И тут бы мне задаться вопросом, как этот человек выжил, отделавшись лишь одной этой раной, но я была увлечена. Да и много ли у людей мозгов в их неполные четырнадцать лет? Вот-вот.