Училка

Часть 1

[ Все герои данного рассказа являются совершеннолетними ]

Стоит у доски… Пишет там свои замудрённые математические формулы… Даже не смотрит на него.

Специально, что ли, эту юбку в обтяг напялила, чтобы все булки были нарочито обрисованы… Чтобы было видно каждый завиточек на её кружевных трусиках… Вот сучка…

Где она откопала эти туфли? Эти чудовищно, непозволительно, бессовестно вычурные туфли. Чёрные, лакированные, на высоченном каблуке… Каблук тоненький, совсем чуть-чуть расширенный книзу — у него так и стоит перед глазами картинка, как этот каблук припечатывает к полу его галстук.

Но эта блядища, оттопырив задницу, невозмутимо разворачивается лицом к классу и продолжает вещать какую-то свою высокоумную дребедень. Теперь ещё и бюстгальтер весь светится в полупрозрачной белой кофточке. Сиськи покачиваются…

Наклоняется, берёт что-то на столе… Кажется, магнитик. У него даже не хватает внимания, чтобы увидеть, что конкретно. Потому что все мысли заняты тем, что вот именно сейчас можно было бы схватить её за затылок, поставить раком и выебать на глазах у всей группы. Чтобы знала, кто здесь хозяин. Чтобы не выпендривалась тут целый час, делая вид, что знает всё лучше всех.

Но она продолжает. Снова и снова ходит вдоль доски, демонстрируя всем накачанные икры-бутылочки — медленно, как на подиуме. Монотонно рассказывает что-то…

А у него всё это время болезненно набухает и пульсирует в штанах. Так сильно, что он вряд ли сможет встать из-за парты, если она у него что-то спросит. Все наверняка сразу же это заметят…

Хоть бы не спросила.

— Соколов, повторите, — не оборачиваясь, прямо посередине фразы, говорит она доске.

Он молча смотрит на неё, с тем же выражением лица — до него ещё не доходит, что она обращается именно к нему.

И вот уже два гневно расширенных глаза за очками в тонкой красной оправе (красной! красной, блядь!) смотрят на него, недоумевая — как он посмел не расслышать её вопрос.

А он и правда не слышал. Он с трудом сдерживается, чтобы не вскочить сейчас, прикрывшись учебником, попроситься выйти, забежать в туалет на третьем этаже, пока никого нет, и сделать несколько рывков на напряжённом члене, чтобы кончить буквально за пару минут…

— Я ВАС спросила, Соколов… — злобно шипит она, сжав губы в тонкую ниточку, и её рука нервозно теребит мел в пальцах. — Вы сейчас чем меня слушали?

Он бы сказал ей, чем. Тем же самым местом, которым она эти очки себе выбирала.

Но она же никогда не признает этого, верно? Эта сука всегда будет делать вид, что это ОН — грязное, мерзкое, похотливое животное, а она тут не при делах.

И он стискивает зубы и молчит. Молчит, глядя исподлобья ей прямо в глаза. В эти распахнутые зелёные зенки, в которых нет и никогда не было ни капли стыда.

На её лице медленно проступает недоумение.

— Встаньте! — взвизгивает она, топнув ногой, и он вздрагивает, понимая, что встать сейчас точно не сможет. Иначе публичный позор обеспечен. И остаётся на месте, застыв всем телом, стараясь не показать, насколько он напряжён.

— Ну-у-у, знаете ли, Антон Игоревич… Вы испытываете моё терпение… — медленно начинает она свою угрожающую тираду…

Но в эту секунду раздаётся звонок. И он понимает, что спасён.

Грохот дружно отодвигаемых стульев… Гомон, гвалт… Все торопятся покинуть душное помещение класса, чтобы размять затёкшие конечности, дать телу свободу подвигаться… Он с облегчением берёт портфель, прижимает к паху, поднимается и начинает складывать в него конспекты.

Уже почти все вышли, и он сливается с вытекающей наружу толпой… Как вдруг слышит себе прямо в спину громкое:

— А вас, Соколов, я попрошу остаться! — она пытается перекричать остальных, и у него есть лишь одна попытка сделать вид, что не услышал, и, совершив быстрый рывок к входной двери, исчезнуть из поля зрения…

Но тут она хватает его за рукав. Он удивлённо опускает голову, ещё не вполне веря в то, что это происходит… Но это действительно так. Её рука с острыми тёмно-красными ноготками крепко вцепилась в вязаное полотно джемпера и держит — держит так, что он вынужден оставаться на месте всё то время, пока учащиеся поспешно вытекают наружу.

И вот они остаются один на один — в странно опустевшем, гулком, тихом классе… В котором слышно лишь его и её учащённое дыхание.

В её глазах на долю секунды мелькает замешательство — они ни разу ещё не были так близко, и она, похоже, только сейчас обнаруживает, что он выше её почти на полголовы… А если бы не эти проклятые каблуки — её губы сейчас были бы как раз на уровне его ключиц.

Хотя он предпочёл бы, чтобы они были ещё ниже.

Но она быстро приходит в себя и возвращает на лицо прежнее гневно-презрительное выражение.

— Сядьте! — её командный тон прошивает его насквозь, порождая до жути смешанные ощущения.

Он уже и не знает точно, чего хочет больше — то ли сесть перед ней на стул, задрать ей юбку и зарыться лицом между мягких упругих бёдер, то ли наоборот — влепить ей затрещину, схватить за волосы и вогнать ей в рот член по самые яйца, чтобы заткнулась.

Собрав всё своё самообладание, он хлопает портфель на один из столов, садится, стиснув челюсти, и кладёт перед собой руки, сжатые в кулаки. Ничего, он выдержит этот раунд… Правда, потом дома его, наверняка, ожидает несколько дней неконтролируемо бешеной дрочки, но сейчас он продержится.

Она встаёт прямо перед партой, и он изумлённо смотрит перед собой… Она что, даже не врубается, что сейчас сделала? Тонкая ткань юбки обрисовывает лобок настолько красноречиво, что он едва останавливает себя от того, чтобы не рассмеяться.