Учитель. Разговор по душам

О семье и вере

Однажды в преддверии нового учебного года в рамках работы в епархиальной пресс-службе я пришла на беседу к замечательному учителю - педагогу Вятской православной гимназии во имя преподобного Трифона Вятского (православную муниципальную школу города Кирова), преподавателю Основ православной культуры, учителю истории и обществознания О.А. Драченковой. Разговор в августе 2017-го с Ольгой Александровной шел о вере, семье и школе. И нынче в начале сентября захотелось с вами поделиться размышлениями, однажды услышанными из уст педагога и остающимися актуальными для всех нас сейчас. Кстати, Ольга Александровна трудится в этой же школе и с этого года – в должности советника директора по воспитанию.

О семье и вере

— Ольга Александровна, расскажите о Вашей семье и о том, как Вы пришли к вере.

— Самое первое моё воспоминание о Боге связано с Таинством Крещения. В целях конспирации (это было в 1970-х годах) крестили меня не в городе, а в посёлке Стрижи на дому у тётушки моего деда — бабы Шуры. Собралось тогда несколько семей, среди крещаемых были и младенцы, и подростки. Мне тогда исполнилось три годика. Папа рассказывал, что батюшку вели в дом «потаёнными тропами», чтобы об этом никто не узнал. Помню избу, печку, за ней кухню, а посередине был поставлен стол, на нём — обычная детская ванна, а вокруг — человек десять, собравшихся креститься. Я уговаривала маму уйти, так как стеснялась при всех окунаться. Ещё в большее замешательство пришла, когда увидела незнакомого мужчину с косичкой и в странной одежде. Это был батюшка, одетый в чёрную рясу и широкополую шляпу. Он за печкой стал готовиться к Таинству, и, когда вышел в комнату в красивых богослужебных одеждах, я была потрясена. Я смотрела на него зачарованно и шептала маме, что это царь (такими виделись мне цари в сказках А.С. Пушкина), и у меня весь страх как рукой сняло, а когда он начал читать молитвы на церковно-славянском языке, моё расположение к нему ещё больше возросло. Так нас в тётушкином доме в Стрижах и покрестили.

Вторым ярким религиозным воспоминанием является беседа о Боге с бабушкой Таисией. Она жила на Филейке, и я часто у неё гостила. Мне было лет пять, когда однажды она с таинственным видом позвала меня в ванную, включила воду и под шум воды начала рассказывать о том, что есть Бог, что Ему надо молиться, Его можно просить о помощи, но Он может и наказать за злые дела. Она вспомнила несколько случаев из своей жизни, когда ей Господь помог и беда по молитве миновала. Рассказала также про свою сестру, заблудившуюся однажды в лесу, где за ней по пятам ходил какой-то страшный зверь: темно, ломались ветки, трещали сучья, было слышно чьё-то шумное дыхание, но Бог спас молившуюся сестру. Я стала разные детские вопросы задавать: мол, если с подружкой поссорилась, можно ли просить, чтобы Господь её наказал? Бабушка отвечала, что для других людей нужно просить у Бога только добра.

— А зачем воду включали? И почему в ванной о Боге разговаривали?

— Чтобы никто не услышал. Бабушка 1928 года рождения и жила во время гонений на веру, когда говорить о Боге запрещалось. Поэтому и в начале 1980-х, начиная со мной разговор о вере, она всё ещё соблюдала меры предосторожности, даже в собственной квартире! Позднее мы не раз возвращались к таким беседам. Меня привлекала в них атмосфера таинственности. Когда приходила к бабушке в гости, я уже сама просила поговорить о Боге. Мы заходили в ванную, включали воду, и начиналась беседа. Конечно, всё воспринималось мною по-детски, да и семья наша была далека от Церкви.

Третье воспоминание связано с тем, когда я впервые обратилась к Богу с горячей молитвой. В четвёртом классе прочитала «Молодую гвардию» Фадеева и ночью плакала, просила Бога: «Если они жили на самом деле, спаси их, пусть останутся живы». Осознанно к вере я пришла намного позже, в годы студенчества, благодаря преподавателю истории Сергею Алексеевичу Гомаюнову и некоторым семейным обстоятельствам. Именно тогда я почувствовала Промысл Божий. Это было связано с уходом из жизни деда и отца и происходило на моих глазах.

Меня потрясла даже не сама смерть, а то, как менялись папа и дедушка перед кончиной, как Господь вёл их к Себе. Деда Серафима, когда он занемог, перевезли к нам, и год он лежал в моей комнате, всё ждал, скоро ли смерть придёт. Человек он был крутого нрава, жена и дети много натерпелись от него, да и с нами, многочисленными внуками, которые гостили летом у него в селе Татаурово, не церемонился. Бабушка по шагам узнавала, в каком настроении он идёт с работы. Если не в духе, то лучше ему не попадаться на глаза, и все сидели тихо, как мышки.

Накануне смерти я пригласила домой священника пособоровать деда. Он уже плохо говорил и, казалось, мало что понимал, но, когда я сказала, что придёт батюшка, дед попытался приподняться, долго не отпускал мою руку, глаза у него загорелись, и он всё повторял: «Богу молиться, Богу молиться…». В десять вечера его пособоровали, а в пять утра дедушка умер.

Мой папа был похож на своего отца. Человек советской закалки: коммунист, передовик производства, работал старшим мастером в кузнечном цехе на заводе имени XX партсъезда, суровый, немногословный. По его понятиям, в храм ходят одни старухи, и он искренне не понимал, почему я, студентка, молюсь и посещаю церковные службы, считал, что меня «попы одурили и забили мне голову чепухой». В течение нескольких лет мой день рождения проходил довольно своеобразно. Я родилась 2 июня, а 3 числа начинается Великорецкий крестный ход. Итак, 2 июня у нас собирались гости, и в разгар праздника я решалась просить папу, чтобы он отпустил меня в крестный ход. Отец сурово и категорично говорил: «Нет!». Я продолжала просить, невольно начинала плакать, мама и гости тоже начинали уговаривать отца, и в итоге тот уступал. Вообще, если он заставал меня молящейся, всегда ругался и очень злился. А вот когда папа тяжело заболел, то совершенно изменился.