Уголек

https://s1.1zoom.ru/

От большого количества народа, пришедшего в воскресный день в деревенскую церковь, было не продохнуть. Облаченный по случаю Великого поста в фиолетовое одеяние батюшка простывшим голосом читал Священное Писание.

Астафий вместе с семьёй — девять дочек, жена — тоже стоял в церкви на обедне. Единственного, долгожданного сына, которому сегодня исполнилось ровно три года, жена всю службу продержала на руках.

Сёмушка, положив голову на тонкой шейке матери на плечо, разглядывал горящие свечи. Ему очень хотелось потрогать пламя, но сил поднять руки не было. От матери пахло молоком, хлебом и цветами, название которых мальчик забыл. Зато ясно помнил луг и белые головки с жёлтыми, как солнышко, блинами внутри. Помнил как мамка со старшими сёстрами срезают пыльную рожь блестящими серпами и потом складывают в высокие снопы. А он с сестрой рвёт цветы, и та плетёт венок, которым потом и одаривает брата.

Мальчик очнулся от воспоминаний и внимательно осмотрел иконы на каменных стенах.

— Боженька, — прошептал он матери прямо в ухо.

— Потерпи чуток, сыночек, и домой пойдем.

И действительно, скоро служба закончилась, а Семёну дали мягкого белого хлеба и сладкой воды, от которой закружилась голова и потянуло в сон. Мальчик уснул.

На улице Астафий взял сына из рук жены, внимательно вглядываясь в лица встречных односельчан, который раз пытаясь понять — кто? Кто навёл порчу на сына?

Все знали про его беду и судили-рядили каждый в меру своей неприязни к семье зажиточного соседа. Эта зависть и стала, видимо, причиной болезни сына. Ведь Сёмушка был очень смышлёным: в год уже пошёл, а в три знал столько слов, будто в церковно-приходскую школу ходил.

Началась сухотка у ребенка после Рождества: он беспокойно спал, во сне вскрикивал, волосы на затылке поредели, а силы стали убывать. Но за торговыми хлопотами — Астафий возил в город на торг грибы да соленья — казалось, что сама собой беда рассосётся. Скоро весна, солнца больше и воздуха — это не в дымной избе лежать на полатях.

Но Сёмушка от солнечного света заходился таким жалостливым плачем, что родители его только в пасмурные дни и выносили на лавку перед избой посидеть (сухотка уже и на ноги перекинулась, ходить малыш перестал).

Жена, иссохшая от почти ежегодных родов баба, неутомимая в работе, молитве и ругани, изо дня в день нудно пилила Астафия, чтобы нашел бабку, ведь в город везти к доктору далеко. Астафий соглашался с женой, что мальца не довезти, но упрямился ехать в болотную Пустошь за знахаркой из хозяйских смыслов: лошадь надо было перековать, а то захромать может от дальней дороги.

— Так у соседа возьми! Я напеку хлеба, да не ржаного, а ситного, неужто откажется от белого каравая? — увещевала жена. Пришлось Астафию идти на поклон.

Сосед — ни бедный, ни богатый, этакий середнячок, зато одарённый Богом сыновьями, — когда Астафий зашёл к нему, вяло переругивался с женой. Баба ворчала: «Увези его в лес, окаянного! Ведь зубов полный рот, не уследим — руку у дитяти откусит!», а их младший сын на покрытом сеном полу шутливо боролся с медвежонком.

Так Астафий взял у соседа не только лошадь, но и медвежонка в подарок знахарке, выторговав его за пять копеек.

Знахарка была пришлой. Она скрывалась в Болотной Пустоши, но где именно жила — никто не знал, хотя не раз и не два, озлобясь на проделки с капканами и силками, охотники хотели её наказать. Не нашли.

Шла молва, что умеет знахарка превращаться в медведицу или в волчицу, о то и даже в малую птаху. Любила она живность всякую больше чем людей, капканы прятала так, что ни один охотник найти не мог.

И действительно лечила. Но не людей — зверей. А когда к ней селяне обращались, говорила, что ничего в травах не смыслит и не ведает. Правда, изредка что-то на нее находило, помогала. Но только детям. И если уж бралась, то чуть ли не с того света их вытаскивала.

Астафий поцеловал игравшего на печке с чёрным как смоль щенком сына и уехал.

Весна в этом году была поздняя, по покрытой наледью земле доехал до леса быстро. А потом, прихватив мешок с барахтающимся в нем медвежонком, зашагал к Пустоши. Пришлось пробираться сквозь буреломы и кустарники дикой малины, утопая в мокром, рыхлом снегу по колено и ёжась от мелких острых льдинок, сыпавшихся с кустов за воротник.

Внезапно ухнул филин. Среди белого дня. Астафий опасливо остановился. Как искать знахарку — кричать или молчать — он не знал.

В этот момент медвежонок заплакал. Да так жалостливо, будто дитя малое. Мужик бросил мешок в снег и развернулся, намереваясь уйти восвояси. И обмер: прямо перед ним стояла на безопасном расстоянии баба. Ликом черна и в чёрном одеянии. Мужик от страха хотел бежать, да ноги не слушались.

А чудище зачерпнуло снег и вытерло лицо, потом руки.

«Это и есть та, что искал, — понял Астафий. — Наверное, она по чёрному топит землянку».

От житейской правды мужик приободрился:

— Вот, значит, гостинец тебе. Мамку убили, а его цыганам продать хотели на ярмарке после поста.

— Кто убил? Ты? — голос у знахарки был не старым, хотя по лицу и нельзя понять, сколько ей лет.