Улыбка

Улыбка

Босой старик, опираясь на палку, брёл по берегу моря.

Недавно рассвело, свежее солнце ловко карабкалось кверху где-то над Эгиной, посреди моря; полусонные волны, напротив, лениво шуршали, здороваясь с ходоком:

- Привет Диогену от волн... Привет Диогену из Азии... Привет Диогену из Ливии...

Он шёл из Афин. Неблизкий путь для его возраста, но Истинный Пёс никогда не кряхтел. Едва солнце переправится через Пелопоннес, как он, вслед за светилом, перейдёт Истм и прибудет в Коринф. В свой гимнасий.

Старик остановился. Он уже завтракал перед рассветом, но те­перь ему захотелось съесть ещё пару оливок, и он не смог себе отказать. Присев на прохладный прибрежный валун, путник достал из сумы горсть плодов и принялся неторопливо жевать.

Солнце карабкалось выше, волны всё слали приветы, неутомимо, из Азии и из Ливии; старик вспомнил о вежливости:

- И вам, волны, привет, - произнёс он негромко. - От Диогена. От… человека.

Последнее слово чем-то его озадачило. Оно вышло наружу не сразу, помедлило, будто где-то внутри зацепилось за нечто - но за что оно могло зацепиться, оливки старик пережёвывал тщательно?.. И сло­ва вообще только тень.

Старик улыбнулся. Ему вспомнилось, как всполошил он по молодости афинян, когда днём с факелом носился по агоре и на вопросы зевак отвечал: «Человека ищу».

Да, он искал человека всю жизнь. Много перевидал людей за свои девяносто лет, всяких разных: философа Антисфена и ритора Демосфена, царя Филиппа и великого царя Александра, многомудрого Платона, того самого Платона, который однажды определил: «Человек есть животное о двух ногах, лишённое перьев». Он ощипал тогда петуха и бросил Платону - пусть беседует со своим человеком, он же встречал лишь людей, столь разных людей, столь непохожих, гораздо более непохожих, чем золото и медь - они, эти люди, не были даже медью, а он искал золото, он искал то, что он мог бы любить.

С моря подул ветерок, подсохшая галька зашелестела, засуетилась; выше по берегу зашумели деревья. Нет земли прекрасней Эллады, в са­мом имени слышится лад, в душах эллинов только нет ладу. Старик грустно вздохнул, приподнялся, собираясь идти - и опять опустился на камень. Он никуда не спешил. Миновали те времена. Притворяться философом уже есть философия. Притворяться человеком… Притворя­ться, будто делаешь то, будто ведаешь, что тебе нужно. А жизнь - то­лько солнце, ветер и море, быстрые дни, как облака, лёгкая память…

Его город детства жался к морю впритык, словно женщина в ласке; море то было суровым и хмурым. Небо над городом детства часто дождило и гневалось. Сам город, шумный и тесный, вечно полный торговцев, не нравился мальчику. «Купи-продай», «злато-серебро», барыш, барыш, - об этом, казалось, шептал каждый камень, об этом чирикали вездесущие воробьи, кричали чайки и каркали вороны. А люди прятали алчность под напуском хитрых прищуров, совершали обряды, ругались на сходках. Отец Диогена, Гикет, ненавидел синопцев, всегда недоволь­ный торчал в своей лавке, считая монеты. Мальчик скитался один по галдящему городу, выходил за ворота, бродил по окрестным полям и кипарисовым рощам. Там за городом у виноградника он однажды столкнулся с косматым вар­варом в козлиных штанах, черпавшим воду ладошкой из родника. Вар­вар чем-то ему приглянулся; хоть и редко, но так ведь бывает, словно что-то внутри вдруг диктует: у тебя есть обол, ты украл у отца - так подай же бородачу.

Варвар спокойно напился воды, смерил отрока взглядом, отвёл его руку: «Никогда сам не давай денег нищим или увечным. Это те, кто не желает охотиться. Отступники. Не потакай им. Гони лучше пал­кой».

Так познакомился Диоген со своим первым учителем. Косматый пафлагонец хорошо знал эллинскую речь, но совсем не чтил эллинов. И Диоген не чтил эллинов, но и варваров тоже не чтил, однако этот дикарь был иным, просто-напросто иным. Не эллин, но и не варвар. Учитель. Он жил высоко в горах в обомшелой лачуге, стоявшей на давней козьей тропе. Дорога туда занимала весь день, если быстро идти, без остановок; Диоген уже мальчиком умел ходить быстро и без оста­новок. Он носил котомку, наподобие перы, как и сейчас, в ней скучали огниво и краюха хлеба; несколько раз ночевал он среди камней, ему снились пятнистые барсы, рогатые змеи, он до боли сжимал острый кремень, но не просыпался. Ведь он был воином. Охотником. И учился справ­ляться со спящей опасностью спящим. Чтобы проснувшись не тратить время на бегство, но постигать.

«Человек - это маска, - разъяснял пафлагонец. - Деревянная маска, как в вашем театре, она сызмальства врастает в плоть человечью, и ничем её не отскрести. А то, что под маской - вот оно, золото; но попробуй, дотронься… Всё, что ты видишь: сильный и слабый, бо­льной и здоровый, худой и пузатый, гигант и увечный, правитель и раб, - всё это маски, которые будут твердить, будто суть они люди, только ты им не верь, ты ищи человека, всегда ищи человека, зри мас­ки насквозь».

Диоген потешался над варварами. Над косматостью, неумением излагать, неотёсанностью. Но в лачуге у пафлагонца он проглатывал не только язык, но и, казалось, все свои мысли в придачу. Мысли эллина, который сам по себе, но всё же эл-лин.