Уратмир

Уратмир

Часть 2. Уратмир

Одной тёплой и мягкой осенью прошлого тысячелетия, а именно в первой половине девяностых годов, на стыке многих глобальных перемен, в огромном количестве всяких разных эпохальных событий, родился я. Моё появление на свете произошло в самой огромной стране на планете Земля, которая называлась Союз Советских Социалистических Республик. Но сознательно пожить в этом государстве мне не удалось. С момента изданного мною первого крика страна советов просуществовала, де-факто, ещё несколько месяцев. Огромные потрясения, произошедшие с многочисленным и многонациональным населением этой гигантской страны, не могли не сказаться на бытовой жизни каждого человека, жившего в одном из пятнадцати государств, образовавшихся после распада Союза. Позже, я понял, что распад социалистического государства не принёс ежемоментного счастья бывшим республикам, получившим независимость от обдуманной зависимости. Подвергаясь ловкому подкупу, словам о сладкой жизни без братьев и сестёр, пошедших на поводу у лживых и льстивых шипящих языков, давших ложную надежду на счастливое будущее и «правду» в жизни, не стало лучше и великой «матери народов» ‑ многонациональной России. Сами того не подозревая, чужеземцы разгадали самую загадочную душу. Комичность загадки русской души вовсе не в самой загадке, а в до смешного простом, но драгоценном слове ‑ «правда». Превратная ахинея, пропетая внешними доброжелателями, была настолько изысканной, что оказалась непоколебимо «правдива». А уморительность ситуации в том, что «Русским может стать любой добрый и честный человек, но самое трагичное для русского, что «им» можно прекратить быть навсегда, лишь однажды поправ честь и правду».

К сожалению, никто не успел задуматься о шансах и о последствиях, никто не заглянул на шаг вперёд и на два назад, чтобы на самом деле понять, какое будущее нас ждёт. «Поражённые умы поддались слабости «стадного рефлекса», первоинстинкта – «вырваться на свободу», забыв, что только невежество позволяет чувствовать «себя» безвольным». Резкий упадок ценностей, безработица, инфляция, удорожание бесплатного, отсутствие жизненно необходимых товаров, бандитизм как единственный способ реализовать себя, полная безответственность, подача огромного количества разлагающей информации из-за предельного рубежа под абсолютно циничные доводы, которые оправдывают неизбежность этой химеры поведения развитостью человека – сделали своё гиблое дело. Вмиг к нам пришло страшное понимание, что обман был до нас, он с нами и будет после нас. Посредством этого коллапса солидарный человек Советского Союза был загнан в экономическую клетку. Ту клетку, которую не было видно, не было слышно - самую страшную клетку «свободы выбора потребления». «Нет ничего страшнее, чем узнать о своей «свободе».

В этот тяжёлый период проходило моё детство, но именно тогда было моё несказанное время. Я рос в замечательном городе, краевой столице Кавказского уединённого плоскогорья, в южном плодородном сельскохозяйственном регионе новой страны. Здесь не было жесточайших криминальных разборок с большим количеством убитых, постоянно пополняющих кладбища молодыми парнями, с бурлящей кровью и огромным желанием оторвать свой кусок, разбогатев любой ценой. Причина некоторого спокойствия, несомненно, заключалась в малочисленности населения моего родного уездного городка, а также в большом количестве межродовых связей и тесной дружбе среди многочисленных знакомств большей части людей нашей тихой заводи в нестабильной молодой стране. Устойчивые традиции сельскохозяйственного региона и благоприятный климат не позволили территории скатиться к полному развалу. Напротив и вопреки неизбежному краху, мы были процветающим поселением с трудолюбивым населением. По большому счёту, город состоял из малоэтажного частного сектора, который занимал доминантную площадь всей его территории. В одном из таких районов ‑ старинного частного сектора ‑ я проводил своё беззаботное детство.

Моя семья на тот неоднозначный исторический момент считалась довольно обеспеченной и имела полутораэтажный коттедж возле леса. Наша улица была довольно удобной для жизни, всё домики, присоседившись, расположились напротив старого лесного массива. Между дремучим бузинно-дубовым лесом и постройками расположилась только полутораполосная насыпь, представляющая собой дорогу из строительного песка вперемешку с камнями. Это была рубежная черта между миром природы и цивилизацией людей, служившая своеобразной бороздой, указывающей на околицу предместья. Сказочность этой тихой, одиннадцатидомовой улочке придавала её отчуждённость от основных переулков «прилесного» района и тупиковость положения.

Родители дали мне довольно странное имя для того времени. Оно сильно отличалось от популярных. Но было как было и ничего другого быть не могло ‑ меня нарекли Уратмир. А для своих я всегда был Уратиком, независимо от степени проделок, шалостей или непослушаний, что доставляло мне огромное удовольствие. Честно говоря, я был довольно озорным ребёнком и не все многочисленные родственники могли выдерживать мои постоянные «перлы». Только любимый дедушка обладал стальными нервами и терпел любые выходки маленького непоседы. Многим, кто его знал, казалось, что отец моей мамы вообще не может злиться. В любых ситуациях дед всегда оставался спокойным, уравновешенным и никогда не повышал голос. Нечеловеческое терпение и лаконичные речи делали его немного философом. Старший мужчина в нашей семье очень любил рассуждать, но иногда эти умосоображения приводили мою бабушку в бешенство,  которая была полярной противоположностью деда, но никакая экспрессия не могла помешать «бабо» быть хорошей и справедливой.

Конечно, она не умела сдерживать себя как дедушка или мама в те моменты, когда я, несознательно, по-детски игриво, выкидывал ту или иную озорную шутку, и только она могла привести меня в чувства. Баловался я, конечно, много. Ну, что тут можно сказать, если с двух до восьми лет моё любимое выражение звучало так: «Сьюкьки вьсе!». Не знаю и не помню, откуда взялось это высказывание, но на всех больших и малых семейных праздниках, где собиралось большое количество разных гостей, двоюродных и троюродных родственников, где царила эйфория праздника, счастья, улыбок, веселья, звонких тостов и сладких речей, я с огромным азартом, с ярко горящими глазами залетал в центр зала, запрыгивал на стул, привлекая таким образом внимание и стараясь получить свою публику, с детской непосредственной искренностью широко улыбался, а потом очень громко, чтобы все слышали,  кричал: «Сьюкьки вьсе… Сьюкьки!».